Охота на сурков

Не считая носильщиков, каждый из них тащил на плече ящик, напоминавший детский гробик; чтобы ящик не уплыл, его придерживали правой рукой. Кроме того, у всех участников процессии, включая носильщиков, болтался на губах какой-то крохотный предмет; вблизи я разобрал, что это маленький висячий замочек.

Ни один из зеленых людей не заговорил со мной; даже если бы он осмелился это сделать, ему помешал бы почти незаметный висячий замочек, запиравший его губы, но во взглядах, которые бросали на ходу участники шествия, читалась ужасающая покорность судьбе и безысходное страдание. Или быть может, ужас, пронизывающий их до мозга костей.

Покачиваясь, паря, кружась и подпрыгивая, шествие проследовало мимо меня, наверно, к середине озера.

Мое доверие, слепое доверие к сомихе, превратилось в свою полную противоположность, и я предпринял судорожную попытку (так, по-моему, говорят), оттолкнувшись от дна озера, всплыть навстречу чересчур яркому дню; кстати, мне вдруг показалось, что дневной свет, преломляясь в воде, занавесил озеро красноватым покрывалом. А может, это была кровь, сочив-шаяся откуда-то из озерных глубин?

Увы, я погрузился слишком глубоко, слишком глубоко.

…Давление воды не оставляло у меня ни малейших шансов выплыть. И тут я увидел Царли Цуана.

Он слегка отстал от процессии, хотя явно был ее участником, включенным и «заключенным» в общее движение; тело у него ничуть не распухло (стало быть, он не утонул тогда, вообще не утонул!); от рюкзака, набитого камнями, он, видимо, избавился и в отличие от всех остальных вел велосипед. Маленький гробик, который другие несли на плече, был прикреплен к багажнику его велосипеда. Как отставший и заключавший шествие, он мог побыть несколько секунд со мной. А поскольку замочек, вмонтированный в его губы, держался не так уж крепко (наверное, из-за патриаршей бороды), он сумел, двигая правым уголком рта, сказать несколько слов, разумеется пуская пузыри и издавая клокочущие звуки:

— Привет, сударь. Вы — здесь? Excusez[333], значит, и вы-ы perdu[334].

— Куда вы все, собственно, — я тоже начал пускать пузыри, — направляетесь?

— К месту нашей казни, мсье.

— Казни?

— Именно. Гигантская гадина… сожрет нас всех.

— Гадина?.. Огромная сомиха?

— Именно. С потрохами. От каждого останется горстка костей, которую положат в эти гробики.

— Вы несете гробы для собственных по…

— Именно. А вы попадете в следующую партию, в такую же, как эта, мсье. После того как эта партия будет проглочена и переварена, ведь гадина невообразимо прожорливая. Между прочим, ее зовут Доротея.

— Доротея, — проклокотал я.

— Вот именно, — проклокотал Цуан, — ведь она процентщица из Доротеевки, знаменитой в Вене ссудной кассы.

4

«К нам заехала Пола с Бонжуром и Сирио и увезла меня в Аль-Грюм. Возвращусь под вечер. Можешь меня не ждать, но веди себя разумно. χατρξ[335]. Обнимаю слегка. К.»

Записка эта была нацарапана карандашом на обратной стороне счета из прачечной и подсунута под дверь, которая соединяла обе комнаты; я прочел ее, вставив в глаз стеклышко монокля. У Ксаны был чрезвычайно разборчивый, изящный и одновременно простой почерк, но на сей раз она писала иначе, чем всегда, буквы были с сильным наклоном, многим словам недоставало и всегдашних милых дополнений, особенно греческому χατρξ (что означает ciao, или привет).

Дверь между комнатами уже не была заперта, и я увидел, что в комнате Ксаны — со вчерашнего дня она стала ее комнатой — вещи разбросаны в полном беспорядке; нельзя сказать, однако, что там царил «милый беспорядок», скорее, я назвал бы этот беспорядок невообразимым хаосом; трудно было объяснить его лишь спешкой, вызванной внезапным отъездом; казалось, в дом вломились воры и перевернули все вверх дном.

Я добросовестно помылся, сбрил щетину, оделся и вооружился — все за семь минут, после чего быстро перешел через лицу и заскочил в кондитерскую Янна; насчет почты я спрошу мадам Фауш позже. Но еще до того, как передо мной поставили дымящийся стакан натурального кофе, я, с трудом сдерживая нетерпение, успел перерыть и перелистать все имевшиеся в кафе дневные выпуски газет за вторник: «Нойе цюрхер цайтунг», базельскую «Националь-цайтунг», «Трибюн де Женев»… Нигде не упоминалось о кончине Джаксы, до сих пор еще не упоминалось.

Я почувствовал облегчение, хоть и не слишком большое.

Газеты умалчивали и о сбитом «физелер-шторхе», в котором сгорел бывший депутат рейхстага Тифенбруккер. Да, о нем тоже не было ни малейшего упоминания. Не нашел я сообщения и о самоубийстве Ленца Цбраджена среди веселящихся односельчан.

«НАЦИОНАЛЬ-ЦАЙТУНГ». В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС.