Охота на «Троянского коня»

– Как громом меня та война сшибла. Только что с домом справился – пол настлал, крышу перекрыл, денег кой-как разжился. Вот, думаю, на ноги стану, не хуже людей. А тут пожалуйте! Сперва было пить задумал, а только сдержался, на такую беду водка не лекарство, – неожиданно задал тему разговора безрукий инвалид. – Вот теперь отчислят от армии подчистую, и поеду я в свой родимый край. Слава богу, что в левую немец попал, а то как бы я без правой руки плотничал…

– А я, по чести сказать, когда на войну шел, все обдумал, – продолжил разговор высокорослый крепыш с закрученными кавалерийскими усами, отложив в сторону костыли. – Когда староста манифест зачитал, бабы заголосили, а мужики стали спорить меж собой насчет рекрутов. Однако я спорить не стал. Один только у нас и случай, что война, дает возможность от каторжной нашей крестьянской жизни оторваться. Тут только я и на свет вылез, людей вижу, да про себя понять время сыскал.

– И я так очень даже охотно шел, – поддержал кавалериста среднего роста солдат с перевязанными ногами. – Домашние меня просто слезами исслезили, а я хоть бы что, стою истуканом да со стыда хмыкаю. А в думке одно: кабы поскорее. Я шумное житье люблю, разное. Мне война как раз впору. Перво время страшно было. Но потом я постепенно привык. И к обстрелу артиллерийскому, и к психическим немецким атакам. Здесь надо заскорузнуть, чтобы сердце покрылось жесткой, непробиваемой коркой, и тогда сам черт тебе ни брат. Бывало, что я в одиночку ходил к немцам… Однажды сижу в передовом дозоре, ночь кругом, звезды в небе словно ледяные иголки блестят. До конца службы еще далеко, а мне так есть захотелось, что под ложечкой засосало. А тут с немецкой стороны ветерок подул и донес до меня какой-то мне неведомый ароматный да сытный дух. Ну, думаю, немчура проклятая и по ночам заправляется, а у меня живот от голода подводит. Сказал я напарнику, что пополз до ветру, а сам на сопку полез, за горою, знаю, немцы. Ползу, слышу разговор ихний. Смотреть – ничего не видать. Только совсем близко огонь всполохнул. Здоровый немец машинку разжег, кофий варит… А дух, Господи… Думаю, коли б этого – вот хорошо бы… Слюны полон рот… Я ползу, а он сидит, ждет кофию, на огонь засмотрелся… Смотри, смотри… Сзаду навалился душить скоренько. Молча он сдох, с испугу, видно… Я за кофий, пью, жгусь, тороплюсь… Взял машинку да каску с собой унес…

– И где та машинка? – недоверчиво спросил унтер. – Покажи свою трофею.

– А-а, чтоб ее черти взяли! – зло воскликнул солдат. – Из-за этой-то машинки я в лазарет и попал. Отдал я ее проклятущую в офицерскую землянку. Не с руки мне было ее таскать с собой, а у офицеров и лошади вьючные, и денщики. А когда отступать начали, ротный и послал меня в землянку за этой машинкой, да по дороге я под обстрел попал. Вот, ноги-то и перебило. Спасибо доктору, что отнимать не стал, а то бы сейчас, как и ты, дядя, на деревяшках ковылял.

– Повезло тебе, сынок, – пожал плечами колченогий истопник, – но я к этой своей деревяшке уже привык. Вишь, и к делу важному приставлен.

– А что ж ты, дядя, к себе домой не едешь-то, – спросил неожиданно ветеран.

– Я бы дома не зажился, – глухо промолвил истопник, – обязательно бы в каторгу угодил…

– Пошто так? – удивленно воскликнул ветеран.

– Жонка написла, что лавочник наш ее забижает, просто жить невмоготу. И ни от кого ей защиты нет. Я да братья на фронте. А отец ейный на ладан дышит. Не защитник он. После ентого письма у меня из головы мысль не выходит: встренуть этого толстосума, который за крупу и соль втридорога дерет, да вспороть ему брюшину… А перед самой выпиской другое письмо получил, от суседа. Так тот пишет, что супружница моя с молодым барчуком, который с фронта на побывку приехал, связалась. Что теперь лавочник сам в дом продукты носит. Вот так-то, братцы. Прямо не знаю, что и делать…

– А ты не спеши, – задумчиво промолвил ветеран, – время-то и не такое лечит. Чай, православный ты? – неожиданно спросил он.

– Православный! – воскликнул колченогий и истово перекрестился.

– А раз православный, то обязательно должон простить прегрешение своей супружницы. Ведь, в конце концов, она за ради детишек все это затеяла, а не из баловства.

– Знамо не из баловства, – согласился истопник.

– А раз так, то поднакопи здесь деньжишек да возвращайся с подарками домой. Бабы, они подарки любят. Может, еще и сложится у вас все по-людски…

– Дай-то бог! – задумчиво промолвил колченойгий. – Дай-то бог!..