Охота на Волколака

– Развеяли все сомнения, – ответила я таким приторным голосом, что даже Гордей поморщился.

Но противница оказалась более стойкой барышней и изобразила лишь вежливый интерес.

– И в чем же, ежели нет в том секрету?

– В том, что вы, госпожа Хрумская, именно та, кто нам нужен, – сделав театральную паузу, в течении которой настороженный моим заявлением Ермаков встал рядом, готовый в любой момент прикрыть меня своей широкой спиной, а женщина напротив, заметив этот его маневр заметно насторожилась, я кивнула на кресло. – Да вы присаживайтесь, Аполлинария Святославовна. Разговор обещает быть долгим. Гордей Назарович, не хотелось бы, чтобы нам мешали. Не прикроете на щеколду входную дверь?

Пристав замешкался, но все же сорвался с места.

– Я не понимаю, – отмерла женщина и уперла кулаки в бока. – Какое право вы имеете распоряжаться тут? Ежели вам что-то надобно от меня, говорите прямо. У меня нет времени на долгие разговоры. Скоро откроется представление. Меня ждет моя труппа.

Щелкнул замок. Вернувшись, Гордей взял меня за руку и усадил рядом с собой на небольшой диван.

– Аполлинария Святославовна, – вытянул он свои длинные ноги и сложил руки на груди. – Вы вольны выбирать – либо разговор состоится здесь, либо я буду вынужден доставить вас в участок.

– В участок? – ахнула она, прежде чем свалиться в кресло, которое, под тяжестью женского тела, протяжно застонало. – В чем вы изволите меня обвинять?

Сложно соревноваться в актерском мастерстве с женщиной, чувствовавшей себя на сцене, словно рыба в воде. Но характер у меня такой. Весь в деда, Прохора Васильевича. Дух соревновательный сродни шилу в одном интересном месте, не могу не попытаться.

– А я вам сейчас все расскажу. Вы удобно располагайтесь, история будет интересной, – я приложила указательный палец к губам, сделав вид, что задумалась. – Хотя, наверное, больше для Гордея Назаровича, нежели для вас. Вы-то, госпожа Хрумская, ее уже знаете. Но не стесняйтесь поправлять, если я где ошибусь. Так оно вернее.

– Я не позволю обращаться к себе в подобном тоне, барышня, – женщина попыталась вскочить на ноги, но не вышло, рухнула обратно в кресло, зашипела, словно кошка раненая. – Говорите, что хотели и уходите скорее. У меня от ваших оскорбительных намеков разболелась голова.

Ну скорее, так скорее.

Я вздохнула.

– Сия история случилась десять лет назад, в небольшом уездном городке, под названием Тмутаракань, где повстречались две неприкаянные души. Сын покойного промышленника, который, выплатив долги отца, остался, буквально, без штанов, и барышня, из состоятельного семейства, только окончившая институт благородных девиц. Как известно, всякая влюбленная женщина, слепа и глуха. А если добавить сюда еще и порывистость молодости, то влиять на ее неокрепший ум взрослому возлюбленному – проще простого. Поплачется на нелегкую судьбу, будет клясться в вечной любви, нарисует картину безоблачного будущего, где только они вдвоем, живут сытой и счастливой жизнью… Но вот беда, папенька с маменькой жениха нищего не примут, а если дочь взбунтуется, приданного за ней не дадут. И все мечты прахом. Как же быть? Выход один – избавиться от докучливой родни. К сожалению, ответить на вопрос, что именно произошло, я пока не в силах. Полиции будет лучше телеграфировать в Тмутараканский отдел и узнать все из первых рук. Но итог один, папенька с маменькой почили в бозе, и девица сделалась круглой сиротой. Тут-то и подоспело, как удар ножом в грудь, предательство возлюбленного. Мужчина, прихватив из дома барышни все, что плохо лежало, а главное одну очень дорогую, практически бесценную картину, руки самого Василия Андреевича Тропинина, ради которой он, как оказалось, все и затевал, был таков, – облизав пересохшие губы, я сцепила ладони и наклонилась вперед. – Как вы его нашли, Аполлинария Святославовна? Полагаю, узнали из газет? Выставка в китежском музее живописи, из-за этого полотна, освещалась на всю империю и не могла обойти вас стороной. Потому и маршрут вашего цирка, всегда обходящий наш маленький городок, внезапно изменился.

Госпожа Хрумская стала вдруг бледнее внезапно материализовавшихся за ее спиной призраков. И мелко задрожала, не слыша их монотонных завываний и не видя тянущихся к ней прозрачных рук.

– Вы… вы рехнулись? Что за сказки вы рассказываете? Оговаривать невиновную, это… это низко!

– Будет вам шуметь, Аполлинария Святославовна, – расплылась я в торжествующей улыбке, которую так не любят те, у кого рыльце в пушку. – Ведь история еще не окончена. Это, можно сказать, лишь самое начало…

Следить, как меняется цвет ее лица, с бледного на красный, а с красного на темный, баклажановый, было… интересно. Как не хитра хозяйка цирка, как не умела мастерски владеть собой, такого напора со стороны обычной помощницы пристава она не ожидала. А потому и подготовиться не успела, что нам с Гордеем было лишь на руку.

– Извольте продолжать, Софья Алексеевна, – кивнул мне Ермаков. – Занимательный у вас выходит рассказ.