Охота на Волколака

Он кивнул, коснувшись своим лбом моего. С души будто камень трехтонный свалился. Облегчение затопило с головой. Обняв Гордея за шею, я притянула его ближе. Горячее дыхание обожгло мои заледеневшие щеки. Губы прижались к губам. Во рту почувствовался металлический вкус.

Наш первый поцелуй кому-то показался бы странным. Совершенно непригодным для шаблонов, принятых в дамских романах. Не нежным или сладостным, не дразнящим или трепетным. Зато искренним, возвращающим к жизни.

***

[1] Народное название первого воскресенья после Пасхи. Праздник начала весны – с кострами, хороводами, заклинанием весны. Считался преимущественно девичьим праздником.

Глава 12, Где многие знания – многие печали

Две недели спустя

– Чудесная картина, – тряхнула плечами тетушка, помогая Глаше стаскивать с себя шубку. – Она буквально завораживает своей глубиной. Хочется смотреть и смотреть. Не зря мы решили повторно посетить музей живописи. Признайся, Сонечка, оно того стоило.

– Не могу не согласиться, – избавившись от верхней одежды, кивнула я. – Всем нам очень повезло, что похититель не спрятал полотно где-то вдали от посторонних глаз, а принес его с собой на кладбище и оставил в сторожке. Впрочем, госпожа Задушевская тоже поступила мудро, не став скрывать столь ценное произведение искусства, а передала его музею, как того и хотел ее покойный супруг.

– Ох, Наташенька, как подумаю – щемит в душе, столько пережить…

– Будет вам, Инесса Ивановна, – пожурила старушку Глаша. – Сердце занеможет, а капли ваши закончилися. Новые я еще не прикупила. Идите-ка лучше в гостиную, стол ужо накрыт. Супец гороховый токмо вас дожидается.

– Твоя правда, – взяла тетушка горничную под ручку. – С утреца мы с Сонечкой на ногах. Уж не держат, отходились.

Стоило им исчезнуть за дверью, как входная вновь отворилась и в дом влетел запыхавшийся Тишка. Щеки красные с мороза, из-под теплой шапки торчит озорной вихор. Глаза светятся. Синяк под левым успел пройти, оставив после себя чуть желтоватый след. Страха во взгляде не видно. Хотя первые пару дней после похищения парнишка был сам не свой.

Уснуть не мог, ворочался, кричал. Приходилось нам с Глашей, а порой и Инессе Ивановне, сидеть у его постели. Но детство оно такое… все быстро забылось. Зато балованным стал сверх всякой меры.

– Софья Алексеевна, почту принесли, – всучил он мне два толстых, белых конверта. – Ежели не жалко пятак, я почтарю передам.

– Точно передашь или себе оставишь? – хитро прищурилась я.

Тишка расплылся в кривоватой мальчишеской ухмылке.

– Да уж копеечкой поделюсь, не обижу.

Рассмеявшись, стащила с него шапку и потрепала по мокрым от пота волосам.

– Вот оболтус, с Инессы Ивановны утром гривенник стряс, с меня пятак. Разоримся и не заметим.

– А вы, барышня, не думайте, то не на левашники [1] с кренделями. Я Глашке на обувку новенькую коплю.

– Помогу я тебе с подарком, – махнула я рукой, направляюсь в свою комнату. – В воскресенье в обувную лавку съездим.

Закрыв за собой дверь, я бросила конверты на стол и принялась стаскивать с себя дорожное платье. Оставшись в одной сорочке, распростерла руки и упала спиной на кровать.

После того, как темной ночью, две недели назад, все три призрака испарились в серой кладбищенской дымке, в нашем доме воцарилась небывалая тишина. Никто не выл над головой, не подглядывал за переодеваниями. Не приходилось угрожать, сотрясая кулаками воздух или гонять особо любопытных метлой.

Одним словом – скучно сделалось. А может и не в призраках дело, но в том, что мне вот уже две недели абсолютно нечем заняться? Чтобы не крутиться под ногами у пристава, я осаждала холодную, где всем заправлял Поль Маратович и, вместе с медицинским экспертом, ради выяснения причин смерти, вскрывала безжизненные тела.

Тетушка с Гордеем моих стремлений не понимали. Но если первая предпочитала молча поджимать губы, второй вчера не выдержал. Довез вечером до дома и велел утром не появляться. Мол, ждите к ужину с официальным визитом.

И что это значит?

Просить руки и сердца собрался? Визит вежливости совершить хочет? Или официальное знакомство с моей родней? Поди угадай. Из него же клещами слова не вытянуть.

Все в себе держит, и только глазами хитро сверкает. Если раньше я легко могла в лоб задать вопрос, даже пошутить, то поцелуй все изменил. Каждое его прикосновение, каждый взгляд делали из меня натянутую струну. Малейшее волнение – и она лопнет.

В обществе Гордея я краснела, как школьница, прятала глаза. А он, наоборот, стал как-то более спокоен. Будто убедившись в чем-то, все для себя решил.

А если это будет предложение, что я отвечу? Впрочем, разве у меня есть выбор?

С губ сорвался смешок.