Охота на волков

– Я этого лейтенанта три месяца ждал… У меня бойцы брошены…

Шабанов хотел ещё что-то добавить, но лишь махнул рукой и опять отвернулся к окну.

Юрьин уселся за стол, откинулся на мягкую спинку кресла. Поел он плотно, и теперь его потянуло в сон.

– Погляди, кого к нам принесло! – оживился вдруг комбат.

Юрьин обернулся к окну. По дороге ступал широкими шагами Егоров.

– Вот тебе и проводник нарисовался! – Шабанов вновь потянулся за папиросой.

– Пойдем-ка, воздухом подышим! – вставая, сказал Юрьин.

Когда два капитана вышли во двор, Егоров уже стоял у калитки. Одет он был так же, как и днём ранее, только налегке, без ружья и вещмешка.

– День добрый, товарищ Егоров! – широко улыбнулся ему Юрьин, подходя к забору. – Что ж с утра не пожаловали?

Егоров помедлил с ответом, протянув руку комбату, отворившему калитку.

– За мясо переживал. Второго дня выдалось мне лося доброго завалить, боялся, что попортится, – ответил охотник, глядя в лицо Юрьина холодными, безучастными глазами.

Егоров так и продолжал стоять за забором, несмотря на то, что калитка была открыта. Словно всем своим существом противился нахождению возле улыбчивого капитана госбезопасности с нехорошим, хитрым взглядом.

– Понятненько! – коротко кивнул Юрьин. – Ну что? Решились помочь?

– Вроде того… – неуверенно ответил Егоров. – Когда выходим?

– Для начала, заходите сегодня часиков в девять ко мне! Дом вы знаете.

7

Ларионов прибыл к Юрьину точно в срок. С ним было двое бойцов. Оба чуть выше среднего роста, среднего телосложения и примерно одного возраста – лет двадцати. На груди одного из них красовалась медаль «За отвагу». Егоров же чуть опоздал и застал остальных за распитием чая.

– Чего опаздываете? – недовольно взглянул капитан на вошедшего.

– С домашними хлопотами забегался… – уклончиво ответил Егоров, снимая с головы кепку.

Юрьин лишь покачал головой, снисходительно улыбаясь. Сложно было понять человеку, не знакомому с ним, от чего эта улыбка: то ли от негодования из-за ершистости Егорова, то ли от насмешки за его нерасторопность. Да и сам капитан затруднился бы ответить на этот вопрос. С одной стороны – этот высокорослый, крепкий мужик с простым, деревенским говором несомненно вызывал в нём симпатию, с другой – Юрьина жутко раздражало пренебрежительное отношение Егорова к этому не простому и важному делу, да и корни его вызывали у гэбиста сильное недоверие.

– Присаживайся! – неожиданно перейдя на «ты», указал Юрьин на свободный табурет, стоявший возле большого, длинного стола, за которым и сидели капитан с молодым младшим лейтенантом.

В полумраке просторной комнаты Егоров разглядел ещё пятерых человек. Двое из них, в обычной солдатской сухопутной форме, со скучающим видом, сидели на скамейке у входа, а трое, в просторных маскхалатах, о чём-то оживлённо перешептывались, занимаясь ранцевой радиостанцией под дальним фасадным окном.

Дом был хорошо знаком Егорову, хотя и не появлялся он в нём уже несколько лет. Раньше здесь жил его старый товарищ – норвежец Эгеберг с женой и тремя дочерьми. Он толком не знал своего родного языка, так как родился в этих местах, где и провёл всю свою жизнь. У Эгеберга не было своих оленей, наёмных рабочих. Он жил исключительно тем, что давал ему лес – мясом диких животных и рыбой. А после коллективизации даже работал на лесосплаве. Но и это не уберегло добродушного и трудолюбивого человека, которого выделяло из русского население лишь фамилия, да характерная, скандинавская манера речи. Его, вместе с семьёй, отправили куда-то под Архангельск во втором потоке зачистки местного населения, уже после Финской войны.

Дом был построен в типичном скандинавском стиле: ни каких внутренних стен и перегородок. Здесь же была и кухня, и спальня, а на длинном дощатом навесе под крышей хранилось разное барахло, начиная от рыбацких снастей и заканчивая старой посудой. Скрадывала пространство лишь большая русская печь при входе. Как и во многих других домах, где некогда проживало не русскоязычное население, в избе осталось множество личных вещей прежних хозяев: на столе стоял большой медный самовар; пожелтевшее вафельное полотенце висело на гвоздике у рукомойника; в печи стоял чугунок, парафиновая свеча в фарфоровом блюдце, едва объеденная пламенем, завалилась на оконное стекло; а на стенах висели фотографии в деревянных и металлических рамках. Но больше всего вызывало удивление постельное бельё, которым была заправлена большая супружеская кровать в дальнем углу избы. Оно сохранило столь броскую белизну, что казалось, заправили кровать будто бы вчера. И могло подуматься, что это бельё выдали капитану для ночёвки, и он облюбовал хозяйское ложе, но четыре матраца, расстеленных вдоль стены, на полу, отметали это предположение. Казалось, будто хозяева уходили совсем ненадолго. На самом же деле людям не дали даже времени на сборы, а в, плотно набитые выселенцами повозки, много вещей взять было нельзя, забирали самое ценное и необходимое.