Охота за древом

Пора остановиться — я не литературный критик, не мое дело переводить в аналитический комментарий самодостаточную поэзию, которую преподнес нам Александр Милитарев. Но в заключение — два слова о жанре, который требует другой искусности.

Переводы, вероятно, столько же легче, сколько труднее собственных стихов. Мне кажется, что переводы Милитарева превосходны. Самый рискованный из них, перевод «Ворона» Эдгара По, не раз переведенного на русский язык, выглядит вызовом не только титулованным предшественникам, но самому, ставшему топосом, афоризму Р. Якобсона: «поэзия непереводима».

С рефреном «nevermore» Милитарев сделал невозможное, ввернув английское «невер» в русское «не вернуть» и тем самым передразнив акустику оригинала. Дело, разумеется, не в одной блестящей находке, дело в виртуозной эквивалентности смыслов и фонетической ткани. Этим стихам место в самой скупой антологии русского перевода. Да и другие переводы, как мне кажется, сохраняют поэтическое напряжение оригиналов.

Если бы я хотел привязать к эпиграфу свои поневоле фрагментарные впечатления, я мог бы закончить как подобает — чем-нибудь красиво поэтическим. Скажем, вот так: «Густая, темная, крепко настоянная на полыни, обжигающая брага стихов Милитарева столько же пьянит, сколько и отрезвляет». Не знаю, как насчет вкуса, тут я сомневаюсь, но по существу не так уж неверно.

Борис Бернштейн Глухота цикад

Вышла в свет книга стихов Александра Милитарева, вторая по счету70.

Книга начинается с обложки. На ней изображено затейливое дерево, каждая ветка которого имеет название, написанное рядом, а на скудных листьях проставлены некие числа. Пояснения можно найти на тыльной стороне обложки: это графическое растение есть не что иное, как генеалогическое древо языков мира, составленное на основании исследований Московской школы языкового родства.

Древо составлено самим Милитаревым, ибо он — один из блистательных ученых этой школы.

Словом, рисунок на обложке прямого отношения к содержанию книги стихов не имеет. Это визитная карточка автора и доказательство его алиби. Я, говорит он, собственно, ученый лингвист, а не профессиональный поэт. Значит, и спрос с меня другой. Извините, если что не так.

Так снимают с себя ответственность. Ибо известно, что поэт в России — больше, чем поэт. Или меньше? Миф о фиксированном месте профессионального поэта в российском социальном и культурном пространстве мертв. Он был похоронен в братской могиле вместе с другими высокими мифами. Профессиональный поэт Иосиф Бродский оказался тунеядцем, а профессиональный поэт Сергей Михалков — Героем социалистического труда и кавалером ордена св. Андрея Первозванного. Поэт-герой похоронен в Москве на Новодевичьем, тунеядец — в Венеции.

Стихи Милитарева отчасти написаны в Москве, отчасти в разъездах, а позже — в Соединенных Штатах.

* * *

Сборник открывает, нет, сборнику предпослано эмблематическое стихотворение. Оно выделено местом в книжном блоке и, к тому же, набрано курсивом, в отличие от всех остальных. Первые его строки сходу встречают нас законченным в своей структурной сложности «милитаревским стилем»:

Открытье требует отрытья,
а память вкрадчива как крот

Что тут происходит? Действительно ли, как твердил бродяга Иосиф Бродский, эти звучащие слова, даже и не слова, а жестко хрустящие «ткр», «тр», «кр», притягивая друг друга, порождают смыслы? Или все-таки мысль призывает слова? И какая мысль? Центральное, смыслопорождающее слово «отрытье», экзотическое отглагольное существительное, помимо своей неожиданности вообще, да и в этом контексте, соблазняет смысловыми переливами.

Как это у Даля?

ОТРЫВАТЬ, отрыть что (отрыл, отрою), откопать, роя отделять, откидывать прочь. Отрыть снег, землю от забора. || Роя раскрывать, обнаруживать, находить…

Ни одно из значений не чуждо милитаревской строке, мы вынуждены принять все, незаметно для себя переходя от одного пласта к другому, переживая полностью и одновременно многослойную семантическую глубину. Вот где сказывается отложившийся на клеточном уровне опыт ученого лингвиста-археолога и компаративиста, постоянно прослеживающего семантические колебания, порождения, ветвления и странствия родственных слов. Профессионально необходимый абсолютный семантический слух, приложенный к стихотворству, обуславливает увлекательные и тревожащие смысловые вибрации его поэзии. Они делают ее столь же трудной, сколь и манящей — обещая приключения пристального чтения.

Но вернемся к вступительному стихотворению.

Последующий текст есть по-существу развертывание тезиса. Открытие есть получение некой истины, а предварительная истина — в том, что новое неведомое знание потребует расставания с наличным, расчета с укрытой в глубоких нишах памятью, прощания. Открытие есть отплытие.