Охота за древом

Сразу за вступительным стихотворением следует ретроспективный раздел — «Из книги „Стихи и переводы“». Новая публикация, в виде специального раздела, однажды опубликованных стихов селективна: ясно, что отобраны те, которые автор особенно ценит. О них мне приходилось однажды писать (см. выше — Б.М.Бернштейн «Выходя из берегов»).

* * *

Предпоследний раздел книги можно счесть заключительным, поскольку последний относится уже к другому роду — переводческому. Он, этот предпоследний раздел, назван «Из цикла „Охота за древом“». Осторожное «из» объясняется, видимо, тем, что автору случалось прикасаться к древу и в других местах — например, в разделе «Из книги „Стихи и переводы“»… Это там было сказано: «…но не здешних лесов наше древо». Таковы бывают антиномические шутки таксономии: что делать, если среди опубликованных ранее стихов генеалогические мотивы уже прозвучали? Таксономическое притяжение класса «уже прозвучавших» оказывается сильнее притяжения класса «генеалогических»…

Впрочем, книга есть свободное собрание разных текстов, хотя и структурированное: ничто не мешает читателю группировать их по-своему. Пазл можно сложить иначе — и тогда стихи о причастности исповедального сознания к потоку исторической жизни племени, рода, семьи сойдутся в отдельную фигуру, где корни, ствол и крона древа будут лучше различимы.

Как раз в прежних стихах переживание причастности получило сильнейшую форму — отождествления. Начинается с отсылок к библейским началам.

Вот я, Аврам. Я выйду ночью рано,
покуда Иштар светится во мгле.

Или:

Я — Исраэль. Я не боролся с Богом.

Или:

Песок застлал руины Йерихона.
Я быть устал. Страна моя пуста —
потоптана конями фараона,
по горло морем красным залита.

Это «я», замещающее «он» или «они», или, хотя бы, «ты», сплавляет поэтическое изображение с личностным проживанием.

Прием не нов, но литературный возраст не ослабил его нисколько — нужно только, чтобы прием попал в верные руки.

Давайте прислушаемся. «Я быть устал…» Почему «быть», почему не «жить»? Потому что так надо: тут не отдельное проживание собственной биографии, но расширение «я» до рода — речь о родовом участии в бытии. В следующих строках говорится об особом качестве этого присутствия.

Прослеживая раскрытие свернутого «я быть устал» (или не менее емкого «моря красного»), еще раз оценим ассоциативную плотность письма. Она такова, что, кажется, между наличными строками сначала были (или должны быть?) другие, разбавляющие строки — вербальное связующее, соединяющее и удерживающее блоки метафор. Но связующего нет. В лучших, истинно милитаревских стихах строки-тропы кладутся всухую; так древние греки ставили колонны и выкладывали стены своих храмов — без цемента и известки, о которых ничего не знали. Иначе сказать, между строками спрессованы интеллектуальные полости, мыслительные формы, которые нам предстоит заполнить воображением, памятью, эрудицией. Так, строка «по горло красным морем залита» играет с чудом перехода через Красное море: тогда море расступилось, а ныне его вербальный двойник обернулся кровавым потопом. Еще дальше вглубь времени уводят «кони фараона». Ибо откуда у фараонов кони?

Известно, что египтяне Древнего царства, в их числе и строители великих пирамид, не знали ни коней, ни колесниц, обходились без них и фараоны Среднего царства. Революционная военная техника хлынула в Египет с нашествием гиксосов — этим завоеватели-кочевники и победили египтян, земледельцев, людей реки. По нынешним представлениям, загадочные гиксосы представляли собой гетерогенный этнический конгломерат. Египтяне заимствовали у завоевателей новую технику, вместе с соответствующей терминологией. И вот — египетские слова, связанные с колесничным делом, включая коней, скорей всего, заимствованы из древнееврейского или его прямого предка — общеханаанейского71.

Не носители ли этого языка были — в полиэтническом конгломерате гиксосской орды — носителями этих технических умений? Невидимая перспектива исторических и мифологических ассоциаций, порожденных двумя строками сонета, уводит к общей теме незаслуженного возмездия. «Месть красного моря», «египетская месть»: за каждое свершение и каждый дар моему народу приходится платить последнюю цену. Еще шаг — и мы, вместе с Милитаревым, задумаемся об античности, а за ней о христианстве… Все это — семантические окрестности текста высокой плотности:

С обломков скал глядят как бы с холста
глаза родных на своего Харона.
Последний бык горящего моста,
я ухожу, паромщик похоронный.