Охота за древом

Гони женихов, Пенелопа!
Скажи им, что ты не одна,
что будет для буйного скопа
последнею эта война.

Рукою, привычною к стилю,

рулю и тугой тетиве,
легко я их, нежных, осилю
ослабших от страсти к тебе.

Мне тошно, что меч обагрится —

самим бы умерить им прыть,
мне жаль, что покроют их лица,
что мне своего не открыть.

Грози им копьем Телемаха —

игрушечным детским копьем:
стрелу, долгожданную сваху,
мы пустим с мальчонкой вдвоем.

Я встану за белой колонной,

мне лук Одиссеев — трава.
Не слушай, царица, их стоны,
ведь смерть не бывает права.

Я знаю, что некуда деться,

что местью питается честь!
Но разве не трогали сердце
их грубые шутки и лесть?

И совесть не жгли ли, царица,

угрюмые взоры раба?
Ну что ж, им воздастся сторицей,
а бабья природа слаба…

Так стоит ли плакать: за что же

то пламя безжалостный рок
на вдовьем соломенном ложе
моею рукою разжег?

Не ведома ль гордой царице

натуры над разумом власть?
Так лучше огню покориться,
чем жертвою оводов пасть.

Поправь же, хозяйка, доспехи

под рваной рубахой раба:
уж скоро начало потехи
протрубит царева труба.

Ворота спиною закрою

и лук напрягу до конца,
и потом смертельного боя
пахнет по покоям дворца.

Пусть залы заляпаны кровью,

прорублены шлем и броня,
не лучше ль заняться любовью?
Война утомляет меня.

К рассвету дворец опустеет

от шумных докучных гостей.
Но слушай… на ложе Цирцеи
проснулся твой муж, Одиссей.

(1989

)

Разное

«Помнишь…»

Помнишь:
безумство сирени
в майский ворованный час,
пальцы твои и колени,
губы, свечение глаз.
Алые сполохи страсти
с мерным рефреном разлук,
трепетной цели во власти
тела натянутый лук.
Бледные зори прощаний,
поздних объятий беда,
горечь немых обещаний,
что никогда… никогда…
Слово — молчания проще,
слабый кивок головы,
судеб невидимый росчерк,
вписанный в темень травы.

(1989

)

«Боинг курс спрямил на Канары…»