Охотясь на Аделин

Я впиваюсь взглядом в его обнаженный торс и с дрожью выдыхаю. Место, куда он меня ударил, почти в точности совпадает со шрамом на его животе. Сквозь затуманенное зрение я вижу, как он вытягивает руку и наносит еще один удар, зеркально отражая рану на своей груди, заставляя незажившую розу над моим сердцем вновь открыться.

Я попросила его вырезать эту розу на моей коже потому, что хотела ощутить боль, которую мы оба пережили. Когда он наносит мне очередную метку, я понимаю, что он делится со мной болью, принадлежащей только ему.

Жжение в каждой окровавленной полосе неуклонно перерастает в агонию, и я ощущаю каждый его удар в вершине своих бедер. Кровь покрывает мое тело, расписывая плоть мозаикой боли и наслаждения. С каждым замахом мой клитор пульсирует все сильнее, и я становлюсь все более влажной и горячей. Когда он опускает прут, я задыхаюсь, а мои ноги дрожат и грозят подкоситься.

Его грудь вздымается, а облегающие джинсы только подчеркивают, насколько он возбужден.

Из его горла раздается глубокий рык, и его взгляд впивается в произведение искусства, которое он создал на моем теле. Моя кожа – это холст, на который он выплеснул всю свою боль, и я с радостью приняла каждый его гневный росчерк.

– Я всегда хотел только любить тебя. Но кажется, ненавидеть тебя не менее сладостно.

– Пожалуйста, – шепчу я, не в силах произнести что-либо еще.

Через мгновение я оказываюсь в его объятиях, и ремень на моем горле перекрывает мне доступ к кислороду. Но мне все равно – я почти ничего не замечаю, потому что чувствую только скольжение его кожи по моей. Он поднимает меня на руках, перемещая кожаный ремень вместе со мной, чтобы придать моему телу новое положение. Мои ноги плотно обхватывают его талию, и я трусь бедрами об него, содрогаясь от ощущения его твердого члена, скользящего вдоль моей киски, а шершавость его джинсов лишь усиливает мое удовольствие.

Его руки скользят по отметинам на моем теле, заставляя меня шипеть. Но его губы быстро пресекают это. Я выгибаю спину, и вверх по моему позвоночнику поднимается блаженство, пока он пожирает меня; его язык обводит стык моих губ, а затем проникает внутрь, исследуя мой рот так же, как его руки исследуют мое тело.

Каждое его прикосновение причиняет боль, но подпитывает растущий огонь, бушующий под моей кожей. Я в отчаянии дергаю его джинсы, и, едва молния расстегивается, его член вырывается наружу.

Моя рука сразу же обхватывает его, вызывая у него дрожь, которая не имеет ничего общего с ветром, все еще бушующим в Сиэтле. На ощупь он горячий и такой чертовски твердый, что я даже ощущаю легкое беспокойство.

Но темному богу все равно, что я дрожу. Он обхватывает мои ноги и разводит их в стороны, высвобождаясь из моей хватки. Опустившись передо мной на колени, он закидывает каждую мою ногу себе на плечи и приникает ртом к внутренней стороне моего бедра.

Я резко вдыхаю, когда его губы приближаются к рубцу; боль ярко вспыхивает в этом месте, когда его зубы впиваются в мою плоть. Между его зубами выступает кровь, и я вскрикиваю, когда меня переполняет агония.

Наконец он отпускает меня, и рядом со шрамом остается безупречный отпечаток его укуса, покрытый слюной.

– Думаю, я мог бы съесть тебя заживо, Аделин. Поглотить каждую частичку тебя, пока ты будешь кричать подо мной. И даже после смерти ты бы продолжила мучить меня. Я бы умер от голода, потому что ничто другое не может сравниться с тобой.

– Ты не сможешь жить без меня, Зейд, – выдыхаю я. – Если ты – моя смерть, то я – твой гребаный спасательный круг.

Он насмешливо ухмыляется, опасно наклоняя голову, и проводит губами по моему бедру – к моей изнывающей от желания киске. Я вся мокрая, и малейшее прикосновение его языка заставит меня воспарить.

– Да, – соглашается он. – Ты – единственное, что мне нужно, чтобы выжить. Я последую за тобой в загробный мир, маленькая мышка. И как ты собираешься убежать от меня там? Если тебя затащили в ад, бежать дальше некуда.

Его рот накрывает мой клитор прежде, чем я успеваю что-либо ответить. Моя голова откидывается от взрыва наслаждения, которое вспыхивает под его умелым языком.

Я вскрикиваю, закатывая глаза, пока он так тщательно трудится надо мной; словно я не более чем скрипка, поющая для него, когда он ласкает меня вот так.

То, как я кричу для него, можно назвать искусством.

Как он и обещал, он пожирает меня. Кусает и сосет до тех пор, пока я не начинаю молить о пощаде, а затем лижет меня – до тех пор, пока на моем языке не остается никаких слов, кроме его имени.

Мои бедра сжимаются у его головы, и я бездумно извиваюсь на нем. Я взбираюсь на гору, и чем выше поднимаюсь, тем труднее мне становится дышать. Какой грязный это был трюк – обмануть меня, чтобы я подумала, что оказалась в опасности. Когда я достигну вершины, воздуха уже не останется, и это восхождение продолжится до небес.

Его руки касаются моих избитых бедер, размазывая по коже пунцовые пятна и вновь пробуждая острую боль.