Охотник

Мельф замотал руки толстой верёвкой, сделав узел. Лошадь, развернувшись, лягнула его в грудь. Копыто пролетело рядом с головой Кёртиса.

— Аааааа! Ты за это ответишь, гнида!

Конь фыркнул и ещё раз лягнул поднявшегося бандита, на лбу остался красный след подковы.

Кёртис в позе краба прополз к упавшему мечу, лезвие слой за слоем разрезало верёвку. Он судорожно надел ремень, схватил сумку. Мурка под его тяжестью слегка прогнулся, но резво пустился в карьер. Из-за дерева в голову Кёртиса влетела дубина, сшибая с седла.

— Плохие люди есть везде, — сказала девушка, — убивать их нельзя, только уводить из хороших мест. Они нужны для каких-то дел, как червяки или тараканы. Убивать вообще нельзя.

— А знаешь, кх, я… знал, что что-то не так, тревога не отпускала меня, но… ук-ху-кху… я думал, что воображение разыгрывается. Глупая… кха-ха-ха… ошибка.

За дверью проскрипело, задвижка с лязгом отодвинулась, ворвался квадрат резкого света.

— Жратва! — крикнул раздавальщик.

— О, королевская, кха, еда, — сказал Кёртис.

— Шутишь, да?

Девушка осторожно встала, Кёртис заметил на бедре глубокий, как канавка, шрам.

— Если бы ты не была такая грязная, давно бы раком стояла, — сказал раздавальщик, передавая две жестяные тарелки с бледным супом.

Она кормила его в темноте, осторожно, наощупь определяя рот. С нуждой тоже помогала. Стыд съедал Кёртиса, но выбора не было. Он корил себя, в таком интимном деле взрослому парня помогала едва знакомая девушка.

— Макссия, а где мы?

— Орион, здесь одни убийцы, воры, бандиты. Чёрный город.

— Но постой! Кха-ха, Орион… это тот Орион? Я слышал про светлый Орион… ххххаа, где красивые здания, мраморные статуи… кха-ха, зелёные и густые сады.

— Главные, сильные, властные, которые любят красоту, взяли себе статуи, сады, фонтаны… или просто поселились в этих местах. Остальное разграбили, сломали. Статуи изуродовали, сады загадили, как и фонтаны. Небольшие уголочки напоминают о прежних временах.

— И когда же это случилось?

— Два года назад.

— Подожди… это же… раньше город принадлежал кимлянам?

— Да, их ещё красными называют.

Кёртис задумался, в голову полезли нехорошие мысли об отце.

— Знаешь, — сказала Макссия, — я чувствую твою боль, хрипы, кашель, чугунную гирю на груди, тягучую боль в спине, головокружение… переживания, страх. Будто моё тело так страдает… и разум.

— Прекрати!

— Я… не могу, не хочу делать тебе неприятно… я не специально! Оно само…

Кёртис попытался отодвинуться, но вышло глупо.

— Я не знаю, кхааа-ха, как ты это делаешь, но перестань лезть в мою голову.

Макссия замолчала, убрала руки от макушки.

— У меня это с детства. Я ощущаю любые чувства, всех. Животных, людей, не важно. Бартс, он развозит еду, боится побоев, ни разу не был с женщиной, стыдиться этого и скрывает, хочет поскорее овладеть… почти любой.

Кёртис представил, что на последних словах она изящно сдвинула бровки.

— И что… ты можешь всё сказать о человеке?

— Нет, я только складываю кусочки в картину… как пазл. Играл в такой? Много-много кусочков и надо их соединять, чтобы получилась красота. Это может быть что угодно: башня, море, небо. У меня был холм с пасущимися коровками.

— Значит, ты не читаешь мысли? — спросил Кёртис и глупо улыбнулся, хотя знал, что кругом темнота, и она не увидит.

— Нет, это, наверное, почти одно и то же. Все эти чувства… плохие, они делают больно. Бывал в скоплениях инвалидов? Безруких? Безногих? Эти места, как засасывающая чёрная дыра. Отчаяние, ненужность, будто выбросили на помойку. Хороших чувств так мало… Я помогала нескольким домам, ухаживала за такими людьми. Был у меня один, от него постоянно несло презрением, не к себе, а ко всему остальному. Ему отрубили кисти и срезали нос. Он постоянно твердил: «Я мог бы быть большим человеком… это была финишная черта… красная ленточка… осталась пара шагов и трибуны взревут, нужно рискнуть и жизнь станет намного легче. И знаешь что? Я рискнул. Меня поймали… но чего стоите вы, которые боятся рискнуть ради победы над скалой большинства жизней?», — Макссия замолчала, отдавая дань старику. — Когда мужчина со шрамом через всё лицо ворвался в дом, старик накричал, велел убираться. Мужчина убил старика, а я попала сюда. От мужчины несло злорадством и самоуверенностью… Знаешь, чувства… они, как цвета. Я их не вижу, а ощущаю, как воздух. Гнев — тёмно-красный, ярость — ярко-красный, равнодушие — белый, страх — чёрный, спокойствие — синий, воодушевление — зелёный, радость — жёлтый. Когда много людей или животных цвета смешиваются, получается такая красота.

Кёртис заворожённо слушал, а когда она закончила, он несколько минут молчал.

— А почему ты здесь? — спросил он.

— Люди им нужны как прислуга, рабочая сила. Ну, а я… Один бандит узнал, что я могу чувствовать, заставил сказать, что чувствует он. Он боится, что зарежут в подворотне, отравят. Ему это не понравилось.

— И долго сидишь? — спросил Кёртис, положив свою руку на её.

Макссия повеселела.

— Тут же темно, и понять, сколько дней трудно, но я придумала способ. Есть дают два раза в день. Остаётся только считать и не забывать. Почти месяц.