Охотник и Красная Шапочка

— А теперь ты пойдёшь спать и закроешь окно как следует, ясно? Не хватало, чтобы ещё какой-нибудь придурок вроде меня залез к тебе через окно.

Аманда, странное дело, согласно кивает, а я прищуриваюсь, глядя на неё.

— Завтра Манфред отбывает в Аугсбург и…

— Но не я, — обрывает меня она.

— Но не ты. Значит, я ещё успею рассказать тебе сказку на ночь в другой раз.

Аманда смеётся.

— Ты меня удивляешь, Рик. Ведёшь себя так, что слов не подобрать.

— Хватит болтать.

Я цепляюсь за подоконник, нащупываю подошвой сапог выступ, словно уменьшившийся с того момента, как я залез сюда, и спускаюсь ниже. Аманда тянется за ставнями и, почти сомкнув их створки, высовывает белокурую головку, глядя на меня.

— Я вспомнила, как это называется. Ты ведёшь себя до безобразия прилично.

Послав мне воздушный поцелуй, Аманда запирает ставни. Я спускаюсь, только услышав звук засова, вставленного на то место, где он и должен быть.

Прилично. Ха. Я веду себя до безобразия прилично, потому что чувствую себя последним кретином, неприлично спустившим в штаны, когда она запечатала мои губы последним нежным поцелуем. Немного шумит в голове и окружающий пейзаж видится мне жутко красивым. Я набираю пригоршни снега и тру ими лицо до тех пор, пока не начинает покалывать кожу от холода. Лишь тогда немного отпускает и прижимает к земле. Но всё равно недостаточно сильно, потому что кажется, будто не иду, а бегу вприпрыжку.

А утром, наступившим через несколько часов, славные жители Вольфаха обнаружили верёвку на столбе объявлений на центральной площади. Она цеплялась за внушительный гвоздь. Виданное дело. Подумаешь, верёвка.

Но на неё через пустые глазницы были вдеты два пожелтевших от времени человеческих черепа: взрослый и детский.

Глава 37. Аманда

Жители Вольфаха и так всегда ходят, опустив глаза в землю. А увидев черепа, болтающиеся на верёвке, и вовсе сникли. Улицы пустынны. И стоит только какому-нибудь ребёнку отбежать от дома дальше, чем на пару десятков шагов, его настигает сердитый окрик матери.

Ганс Петерсен пытается поднять настроение жителей, обещая, что скоро тёмные времена в Вольфахе закончатся. Охотник согласно кивает, слушая Ганса. И перекатывает из одного угла рта в другой папироску, презрительно поплёвывает себе под ноги, показывая всем своим видом, полным пренебрежения, что он думает об этом на самом деле.

Я тяну его за рукав.

— Нам нужно наведаться к плотнику. Молочник Юхан говорил, что бабуля хотела вызвать на дом плотника. Надо бы переговорить с ним.

Охотник согласно кивает, даже не споря со мной, и направляется к плотнику Герману. Улыбка на широком скуластом лице Германа смотрится непривычно среди окружающего унылого пейзажа. В воздухе плотницкой стоит густой аромат смолы деревьев. Сам Герман лихо орудует рубанком, обтёсывая деревянную доску. Стружка так и отлетает во все стороны. Необычайного цвета: светло-бежевая, с розоватым отливом. Очередное движение рубанка. Снимается новый слой стружки и оседает на пол. На мгновение мне чудится, что стружка, летящая из-под рубанка — это человеческая кожа, снимаемая тоненькими слоями.

— Чем обязан? — улыбается Герман, отирая пот со лба.

Я успокаиваюсь от его дружелюбного тона и вспоминаю, какие добротные стулья с резной спинкой он выстрогал по просьбе бабули. Загляденье. Можно было часами разглядывать чудно переплетённые завитки, гадая, куда выведет тот или другой.

— А ты, я погляжу, всё тот же весёлый малый, — лениво роняет Рикардо.

— Нет времени скучать — только и всего. Нынче в Вольфахе я — и плотник, и гробовщик.

Герман кивает в сторону заготовки гроба, прислонённого к стене, и откладывает рубанок.

— Папироску? — спрашивает Рик.

— Не откажусь, только выйдем из плотницкой, чтобы сухая стружка, не приведи господь, не загорелась.

Герман затягивается и выпускает дым колечками вверх, пропуская через них следом струю, подмигивая мне, как в детстве. Он всё такой же — невысокого роста, кряжистый. Только руки, кажется, ещё больше задубели с возрастом, да в густых волосах виднеется седина. Рик начинает болтать с ним, обсуждая последние новости.

— Да-а-а… дела, — тянет Герман и втаптывает окурок в землю, — но Петерсен обещал разобраться.

— Можно подумать, жирный боров сделает хоть что-то, — не удерживаюсь я от реплики.

— А кто его знает! Как-никак, его папашу волки задрали!

— С чего ты думаешь, что это волки? — прищуривается Рик.

— А кто же ещё? Тем более волчару в городе видели и потом нашли труп. Твари!.. Старого Якоба придётся в гроб по частям складывать.

— Кому могло понадобиться убивать стариков? — негодую я.

— А кому могло понадобиться вывешивать старые черепа? — в тон мне отвечает Герман и вытирает руки о штаны, — мне эту мерзость пришлось руками снимать.

— Думаешь, это связано? — спрашиваю я.

— А кто же его знает! — Герман снова пускает в ход любимую присказку и направляется в плотницкую, оглаживает с любовью рукоять рубанка.

— Может, и связано, может, и нет. Вдруг в Вольфахе снова объявился какой-то… шутник.

Герман выделил последнее слово и выразительно посмотрел на Рикардо.