Охотник Зеро

Она все же снизошла к нам и повернулась в пол-оборота. По ее лицу скользила придурковатая улыбка.

— Мамочка, ты что, не хочешь поговорить с ней?

Я подошла к ней, та, что никогда не осмеливалась даже дотронуться до нее, и принялась трясти ее как грушу.

— Ну, давай, мама, поговори с ней!

Само собой, в ответ ни звука. Я повернулась к Натали.

— Это она нарочно делает.

Ну ладно, сейчас она у меня получит. Я выдвинула ящик тумбочки, что стояла у кровати, и вытащила оттуда фотографию, запретную святыню. Протянув фотку Натали, я громко заявила:

— Вот. Это мой отец.

Мама вскочила, вырвала у меня из рук фотографию и, положив ее на место, с грохотом захлопнула ящик. И замерла, обняв тумбочку. Она тяжело дышала, а мы, превратившись в застывшие статуи, растерянно смотрели на ее сгорбленную фигуру. Пот тонким ручейком прокладывал себе путь по моему позвоночнику. Натали очнулась первой и вышла из комнаты. В конце коридора возник силуэт моей бабушки.

— Почему ты никогда не говорила мне? — пробормотала Натали.

Подхватив свой портфель, она, не попрощавшись, выскочила из квартиры.

Ненавижу ее. Ненавижу их всех. И пусть я злая, пусть.

Никто не вправе приходить к нам на улицу Бьенфезанс, кроме священников, от которых мы получаем слепое благословение. Я охраняю улицу Бьенфезанс как сторожевой пес. Это сильнее меня. Это моя семья. Это выжжено каленым железом на моей коже. Ничего с собой не поделаешь. Я запираюсь у себя в спальне. В воздухе нарастает глухой гул. Он сталкивается со стеной, бьется о потолок. Отбойным молотком колотит меня по ушам. На этот раз я струхнула не на шутку. Открываю окно. Шум не проходит. Прохладный воздух заползает мне под свитер, покрывая ледяной коркой мою спину, взмокшую от пота. Может, все-таки это из-за ремонта у соседей сверху? С бабушкой нет смысла говорить, она просто отправит меня, как всегда, чистить уши. Спрошу лучше у дедушки. Для этого приходится оторвать его от святых-пресвятых трудов его праведных. Нет, никто из соседей не занимается ремонтом, закрой дверь, просит дедушка. Я возвращаюсь к себе в спальню. Гул продолжает нарастать, становится с каждой секундой все громче и громче. Меня всю трясет, с головы до пят. Мне вдруг страшно, мне очень страшно. Не смогу сдержаться, выдам себя. Все узнают о моем страхе. О том, что я боюсь какого-то дурацкого гула в ушах. Это Натали виновата. Бабуля зовет нас к ужину, но у меня нет сил подняться с кровати. Она кричит еще раз и еще. Ее голос приглушен плотной завесой повседневной суеты на кухне. Она открывает дверь, но я вижу ее словно в тумане. Я дрожу и не могу даже поднять глаза. Впервые в жизни я понимаю это выражение: не могу поднять глаза. Она спрашивает, что со мной. Я не в силах произнести ни слова в ответ. Она с озабоченным видом меряет мне температуру, нормальная, говорит, и дает мне сильное успокоительное. Семейный ужин проходит без меня. Мне мерещится, что я умираю. Перед моим затуманенным взором проносится Натали, она хохочет и убегает от меня, увлекая за собой весь наш класс. А я погружаюсь в глухую темноту.