Охотник Зеро

На следующий день в школе я держусь от нее подальше. Избегаю даже глядеть в ее сторону. В сущности, наши роли поменялись. Теперь уж она молча поджидала меня на переменке, когда мы выбегали на школьный двор. А в классе положила мне в парту несколько марокканских безделушек: кожаный кошелёчек, тисненный золотом, браслет из розового коралла. И всё так же, не говоря ни слова. Я не привыкла, чтобы меня любили, и невольно вздрагивала, когда замечала очередной знак внимания с ее стороны. Я нутром чуяла опасность. Увы, Натали, с ее хитростью и упрямством, оказалась мне не по зубам. Она попросила меня помочь ей с заданием по математике. Какое коварство! Мы сели на одну из скамеек, что окаймляли дворик. Но я даже не успела прочитать условия задачи. Едва мы присели, как она резко повернулась ко мне и обняла так, что чуть не придушила на месте. Мы сидели, слившись в одну молчаливую статую, наши сердца бились так громко, что их звук отзывался в ушах. Вдруг, разжав объятия, она подскочила со скамейки и громко захохотала. «Ну что у тебя за физиономия, — воскликнула она, — ты похожа на лягушку!» Она смотрела на меня, прищурившись, как в ту нашу первую встречу, разве что еще нахальнее. Меня трясло в ознобе. «Почему ты молчишь, лягушка?» Я с трудом выдохнула: «А что мне надо тебе говорить?» Она хотела знать о болезни моей матери, о том, кем был мой отец. Она хотел знать все, что я пыталась скрыть от нее. Она не желала упустить ни малейшей детали. Она хотела, чтобы я страдала у нее на глазах. Может, я и умела страдать, но в беседах не была мастерицей. Этого она не могла понять. И лишь потому что я не могла увернуться от ее наглого взгляда, и потому что она обозвала меня лягушкой, и потому что я не могла не восхищаться ею, я, к своему великому удивлению, заговорила. Правда, я могла сказать всего ничего, лишь то ничего, что знала: про безмолвие моей матери и про смерть моего отца. Мой отец погиб на войне. Он был американским морским офицером. Его корабль назывался Maryland, если верить подписи под фотографией. Прозвенел звонок на урок. Вообще-то, и сказать было больше нечего.

Натали считала недопустимым, что я не интересуюсь своим отцом. Вечером, когда она провожала меня после школы до дома, она рассказала мне, что ее отец тоже воевал, что он с десантом высадился во Фрежюсе, чтобы освободить Францию, что солдаты — это герои, потому что гибнут ради других людей. Она рассказала мне о высадке американцев и высказала предположение, что, может, мой отец погиб на берегах Нормандии. Я с открытым ртом слушала подружку. Неужели это возможно, значит, у меня есть своя история, есть другая жизнь, кроме улицы Бьенфезанс! Я даже захотела, чтобы было так, как она говорила, пусть он погиб на берегах Нормандии, пусть она продолжает, пусть она продолжает свой рассказ. «Спроси у бабушки или дедушки, — заявила она, — уж они-то должны знать». Правда, мне совсем не хотелось лезть к ним с расспросами. Но она так нажимала, что пришлось сдаться, иначе тогда она замучила бы расспросами обо мне, что было для меня в сто раз страшнее. Ладно, я спрошу у бабушки с дедушкой.