Париж, этот потрясающий храм искусств, в ту пору выглядел невероятно. Глядя на его здания и памятники, трудно было поверить, что здесь целых четыре года хозяйствовали немцы. Да, Париж лишился некоторых важных достопримечательностей, но стоило пройтись по любой из его просторных улиц, и вы увидели бы город, в котором кипит жизнь и который казался почти не тронутым войной. Бензина было не найти, но на каждом углу стояли велосипеды. Самым популярным транспортом в городе были тандемы, к которым сзади прикреплялись небольшие экипажи, – во время оккупации они заменили Парижу такси. В парки вернулись играющие в карты старики в беретах и фетровых шляпах. В Люксембургском саду дети запускали кораблики в фонтанах, и над водой белели трогательные паруса. «От этих длинных и восхитительно пустых улиц, ведущих в сердце города, – писал Фрэнсис Генри Тейлор, посетивший город в качестве представителя комиссии Робертса, – ты преисполнялся эйфорией, похожей на ту, что испытывают больные после долгого оздоровительного сна. Воля к жизни победила. Париж, это величайшее создание человеческого разума, остановил и обездвижил руку, потянувшуюся, чтобы захватить его».
Но Тейлор провел в Париже только несколько дней. Более пристальному взгляду открывалось, что, хотя на поверхности парижское общество бурлило, изнутри его подтачивали недоверие и страх. Немцы отступили стремительно, коллаборационистское правительство пало, и теперь город остался без власти, в том числе и без полицейских, и поэтому некому было усмирять рассерженную толпу. Народ жаждал мести и взял правосудие в свои руки. Женщин, которые сожительствовали с немцами, вытаскивали на улицы и публично брили наголо, осыпая непристойной бранью. Предполагаемым предателям устраивали суды и без промедления казнили. Чтобы осознать серьезность ситуации, достаточно было открыть главную парижскую газету, «Фигаро», которая снова начала выходить 23 августа 1944 года, после двухлетнего перерыва. В ней было всего две страницы, но даже на них из номера в номер печатались материалы под одними и теми же рубриками. Первая называлась «Аресты и чистки», и в ней рассказывалось об успехах в охоте за коллаборационистами. Далее следовало два списка: «Смертные приговоры» и «Дисциплинарные наказания». Роример знал, что даже самые справедливые из этих приговоров были вынесены после судов, длившихся всего несколько часов, в самом крайнем случае – несколько дней.
В наступившем безвластии гражданские институты не работали, за правопорядком никто не следил, и невозможно было доверять даже собственным согражданам. Дел у Джеймса Роримера было невпроворот. В составленном для армии «Справочнике службы по связям с гражданской администрацией и населением» числилось 165 парижских памятников, 52 из которых официально находились под защитой. Кроме того, нацисты ограбили сотни, если не тысячи парижан. Пропали сотни городских скульптур, в особенности знаменитые парижские бронзовые статуи, со здания Сената свинтили фонари XIX века. В городе, пытающемся вновь вернуться к нормальной жизни, царила полнейшая неразбериха. Найти необходимые материалы, узнать ответы на самые простые вопросы было зачастую невозможно, а бюрократические проволочки загоняли в тупик на долгие часы. Даже поиски чиновника, отвечающего за нужный участок или здание, отнимали прорву сил.
Когда в августе Роример прибыл вместе с колонной генерала Роджерса в Париж, его временно приписали к подразделению подполковника Гамильтона. К концу сентября Гамильтон все еще не готов был с ним расстаться. «Не дело это для офицера – заниматься только заботой о памятниках», – говорил он Роримеру, когда тот просил об отставке. Иными словами, начальству требовался толковый, энергичный и говорящий по-французски офицер, и Джеймсу Роримеру так просто было не вырваться.
А еще Роримеру необходимо было проследить, чтобы городу не навредили его соотечественники. В августе Париж казался опустевшим. Теперь же его наводнили американцы. Они, конечно, не отказывали хранителю в помощи. Одно подразделение, которое Роример попросил оценить ущерб, причиненный площади Согласия, подсчитало отверстия от пуль, попавших во все огромные здания площади. На следующий день Роример обнаружил солдат, считающих выбоины на стенах Лувра. «Нужны лишь существенные повреждения, – объяснил он им, – только большие». Подсчет следов от пуль занял бы у них не меньше года.