Окись серебра

Ну, лекари говорили, что это будет сын, но София была бы рада и дочери, да и Хельмут наверняка тоже… Конечно, поначалу он хотел именно мальчика, наследника. Но после всего, что они пережили, после двух с половиной лет отчаяния, опустошения и безнадёжности даже единственная дочь наверняка смогла бы обрадовать его. А в том, что безнадёжность сковывала и его душу, София была уверена точно. Хельмут лишь делал вид, что он в порядке. Но легко было заметить, что отчаяние терзает его день и ночь, при этом проявлялось оно иначе, чем у девушки, — её муж злился. Это было очень по-мужски — выражать своё горе через злость.

Та поездка в Даррендорф действительно многое изменила, поэтому сейчас София снова находилась здесь — решила рожать дома, в знакомой с детства, привычной обстановке.

Она положила ладонь на руку Хельмута и погладила его кожу кончиками пальцев.

— Хельмут, я… — Девушка так много хотела ему сказать, но сейчас ей не хватало воздуха, и слова, вертясь на языке, путались и таяли. — Я так тебя люблю, — выпалила она, пряча взгляд и чувствуя, как пылают щёки. Они были женаты уже три года, а София так и не научилась справляться со смущением. — Спасибо, что не оставляешь меня.

— Разве я могу тебя оставить? — Хельмут, кажется, не на шутку возмутился — даже отпрянул от неё, но руку с её живота не убрал. — Ты — моя любовь, ты безумно дорога мне, и у нас вот-вот родится наш сын… — Он вновь поцеловал её в висок, потом прижался губами к щеке, и София негромко засмеялась. — И я никогда, — его голос зазвучал твёрже, громче, — никогда тебя не оставлю.

* * *

Схватки начались на следующий день, почти ровно в полдень. Лекарь обещал, что ждать ещё несколько дней, но ребёнку, видимо, было плевать на прогнозы — слишком уж не терпелось появиться на свет.

София и испугалась, и обрадовалась одновременно. Вот-вот она разрешится от тяжёлого бремени, вот-вот сбудется их с Хельмутом главная мечта — у них родится ребёнок… Хотя схватки только-только начались и были совсем слабыми, София уже чувствовала, как он рвётся в этот мир, и предвкушала радостный момент его окончательного рождения. Однако понимала она, что сначала её ждали долгие часы мучений и боли, и по-прежнему беспокоилась, что что-то пойдёт не так… Но главное, чтобы ребёнок родился живым и здоровым, а остальное, в общем-то, не так уж и важно.

София застыла посреди комнаты, чуть согнувшись и положив руки на живот, но лекарь велел ей ходить туда-сюда, и лишь когда стало совсем больно, позволил лечь. Боль сначала отдавала в поясницу, потом загорелась между ног. Хельга, которая тоже приехала в Даррендорф и вообще так удачно оказалась рядом, помогла ей раздеться, распустила её волосы и дала выпить немного обезболивающего снадобья, в то время как повитухи подготавливали постель, воду, полотенца… Они же бросились с криками на Хельмута, как только он появился у двери, и дружно заявили, что ему сюда нельзя.

Несмотря на всё сильнее подступающую боль, София рассмеялась и разрешила его впустить. Это была такая традиция: пока роженица не позволит, в её комнату не может войти ни один мужчина, кроме лекаря или священника. Пожалуй, роды были единственным моментом в жизни женщины, когда она могла хоть немного покомандовать над мужчиной.

Она плохо помнила, что было дальше.

В углу молодой священник монотонно читал молитвы, уткнувшись в молитвослов и стараясь не смотреть в сторону кровати. Некоторые повитухи повторяли за ним наиболее важные моменты молитв, а одна служанка, стоявшая у изголовья с кувшином воды, нашёптывала какие-то народные заговоры — тихо, едва шевеля губами, чтобы священник не услышал и не прогнал её. Но София услышала — это почему-то отчётливо врезалось в её память.

Было очень больно, но кричала она в основном от страха, ей казалось, что её разрывает на части… София что было сил сжимала руку Хельмута и расцарапала ему кожу, но он лишь улыбался и то и дело прикладывал к её лбу влажный платок. Невзирая на улыбку, она рассмотрела в его взгляде смятение и страх — зрачки мужа то и дело двигались, и он, кажется, стремился не смотреть вниз…

— Ты боишься? — из последних сил шепнула София.

Хельмут покачал головой и сжал губы, в очередной раз проведя платком по её покрытому испариной лбу.

— Ваща светлость, дышите глубже! — напомнил ей лекарь, и София, закрыв глаза, сделала глубокий вдох.

Сколько всё это длилось, она не знала: мир утонул в бесконечном крике, в боли и слезах, и лишь Хельмут и его испуганный, но в то же время какой-то одухотворённый взгляд оставался настоящим лучом света. Наверное, если бы его не было рядом, то София бы попросту не выдержала. Она не представляла, что способна вынести такую боль, что вообще хоть кто-то способен… Хотелось буквально на минуточку провалиться в сон и отдохнуть, особенно когда она вдруг обнаружила, что за окном начало темнеть и в комнате постепенно зажигали свечи, чтобы лекарю и повитухам было удобнее работать. Боль выбивала Софию из реальности, но те провалы не превращались в заветный сон — это было тягучее беспамятство, длившееся считанные секунды.