Окись серебра

— Старик Коллинз молчит уже почти полгода, и я полагаю, он не горит желанием выдавать за тебя свою дочурку, — произнесла мать, сворачивая пергамент в трубочку. Они с Джонатом шли по длинному коридору замка в покои отца, чтобы сообщить ему радостную новость. Элис не смотрела на сына, погрузившись в свои мысли. — Поэтому придётся поменять кое-какие планы… — Поймав его вопросительный взгляд, она улыбнулась и убрала с лица выбившуюся из причёски тёмную прядь. — Я потом тебе расскажу. Нолд всё равно будет нашим — это я могу тебе пообещать. А молодая графиня… Ну, придётся тебе на ней жениться, что поделать. Я видела, как вы смотрели друг на друга, так что не думаю, что этот брак будет вас тяготить.

Джонат облегчённо выдохнул. Он вовсе не ожидал такого поворота, и благосклонность леди Элис его поразила. Ему не хотелось, чтобы их с Анабеллой ребёнка объявили бастардом, поэтому с готовностью принял то, что ему придётся стать мужем и отцом.

Из головы не выходили слова матери: «Нолд всё равно будет нашим». Значило это лишь одно: Элис решила объявить соседям войну.

Утешение на дне бокала [6]

1395 год от Великого Затмения, январь

— Опять напилась?

Генрих взглянул на жену с сочувствующей улыбкой, но внутри у него всё мгновенно вскипело от злости и непонимания. Она же обещала. Едва ли не на крови клялась больше не пить.

Кристина тоже растерянно улыбнулась — видимо, ей подумалось, что Генрих одобрял этот её безобразный поступок. Впрочем, она была не столь сильно пьяна и, кажется, всячески пыталась скрыть своё состояние. Безуспешно. Во взгляде — ни единого проблеска здравой мысли, ноги как будто заплетались при каждом шаге, волосы, и без того непослушные из-за того, что были когда-то неаккуратно острижены, растрепались и торчали в разные стороны… Горьковатые духи перебивали аромат алкоголя, но это никак не умаляло степени её опьянения.

За ужином сегодня вина не было, но, видимо, у Кристины нашлись какие-то запасы, и она уже потом, в гордом одиночестве, она решила опустошить перед сном бутылочку её любимого красного сухого.

— Что значит опять? — с трудом произнесла Кристина и усмехнулась.

Кажется, эта усмешка окончательно выбила её из сил, потому что девушка попыталась сделать шаг, но споткнулась на ровном месте. Не упала, ибо успела вовремя прижаться к стене, хотя Генрих уже готов был её ловить.

Он закатил глаза и протянул руку. Кристина посмотрела на неё так, словно увидела впервые, но свою в ответ подала, едва не падая при этом снова. Генрих почувствовал, что жену трясло, когда приобнял её за плечи. Надо бы поинтересоваться, с чего она так, но не сейчас — сейчас ясного ответа он всё равно не получит. Впрочем, догадаться легко.

У Кристины была боевая душевная травма, при которой очень трудно держать себя в руках — Генрих знал это по себе. Воспоминания накатывали огромной ледяной волной, заставляя раз за разом думать, как ты убивал, калечил и каждое мгновение рисковал погибнуть сам. И если Генриха растили с мыслью, что рано или поздно ему придётся взять в руки оружие и отнять чью-то жизнь, то Кристина вряд ли была полностью к этому готова.

Но ведь необязательно при этом напиваться. Можно принимать настойки валерианы и зверобоя, можно вымещать злость на неодушевлённых предметах — но зачем терзать себя саму?..

Генрих медленно проводил жену до спальни, следя за тем, чтоб она не упала. Кристина чему-то тихо посмеивалась, хотя в глазах её радости не было. В их комнате стоял холод — опять она забыла дать приказ растопить очаг… Кровать была заправлена, на столе красовалась пустая зелёная бутылка, недопитый бокал и небольшой кувшин с водой.

— Тебя не тошнит? — спросил он, когда Кристина прямо в туфлях и платье забралась на кровать и завернулась в одеяло.

— Обними меня, — вдруг попросила она совсем детским тоном — уже не смеясь.

Эта просьба несколько поразила Генриха — раньше она ни о чём таком не просила. Кристина вообще не любила просить, считая, что справится сама, в том числе, с собственными кошмарами и переживаниями. Когда-нибудь эта ядовитая смесь самоотверженности и самонадеянности её добьёт…

— Может, принести что-нибудь от похмелья? — осторожно спросил Генрих.

— Обними меня, — тихо повторила Кристина, кажется, готовая вот-вот заплакать.

И ему не осталось ничего другого, кроме как присесть рядом и обнять её. Кристину всё ещё трясло, её плечи вздрагивали, как будто она рыдала, хотя слёзы по щекам не текли. В тот момент она показалась Генриху до ужаса маленькой, несчастной и беззащитной, но он прекрасно знал, что хотя бы последнее определение ей не очень подходило.

Впрочем, лорд Джеймс велел ему защищать её — и он защищал по сей день. От самой себя, от её внутренних демонов и ночных кошмаров. От самоистязания и ядовитого чувства вины. Не знал, правда, насколько хорошо у него это получается… Видимо, недостаточно хорошо, раз сегодня произошло такое.

— Нет, хватит, — сказала она вдруг.

— Может, лучше обнимешь подушку, а не меня? — с усмешкой предложил Генрих.