Оклик

Пятнадцатый километр от Беер-Шевы. Как-то незаметно начинаются пески. Неумолимо ползучей оккупацией натекают со стороны повернувшегося на оси нашего движения далеко на северо-запад Средиземного моря. Одолеваем небольшие, песчаные заносы, хотя видно, что дорогу недавно расчищали.

Неказистая, проселочная, катится она нитью Ариадны между овечьими спинами холмов и на перепаде пространства в сто метров проваливается в колодец времени на пятнадцать столетий – в дни расцвета городов наббатейских под эгидой византийской, Восточноримской империи, которые уже на краю собственной гибели, но не прикладывают ухо к земле, чтобы услышать накапливающийся за дальними холмами гул арабского нашествия.

Вероятно, в те времена надо было обладать столь же тонким магическим слухом, сколь сей час тонким воображением, чтобы в этой безлюдной пустыне увидеть место, где не однажды совершался поворот мировой судьбы, а в неказистом клочке полевой дороги – обрывок древней дороги великих кочевий – Сур, по-арамейски – Орха д'халуца.

Это она впервые упоминается в самом начале времен, в шестнадцатой главе Бытия и рассказывается в ней о том, как служанка Агарь по наущению Сары понесла от Аврама и начала заноситься над бесплодной госпожой, за что Аврам выгнал ее, и Ангел Господень нашел ее у источника на дороге к Суру, предрек ей рождение Измаила, и назван тот источник, а точнее, колодец – "Беэр-лахай-рои". Он находится между Кадесом и Баредом.[53]

Баред и есть Халуца.

Внезапно в подслеповатом от пекла ватном пространстве, поперек нашего движения беззвучным миражем возникает асфальтовое шоссе: зеркально вспыхивает на солнце осколками асфальта и стеклами игрушечных автомобилей, бегущих в обе стороны. Видение не рассеивается. Лишь на миг исчезает за очередным песчаным гребнем, вновь возникает более крупно, но по-прежнему беззвучно, с какой – то видимой зрению надсадностью одолевая пространство, что мгновениями кажется, мы буксуем на месте, наворачивая на колеса косную ткань земли, край которой подбит зеркально-асфальтовой – стеклянной лентой, и лента пусть с трудом, но неуклонно подтягивается к нам.

А за краем ее неизвестно что, – пропасть, море, провал в небо.

Все замолкли и неосознанно подтянулись.

У самой кромки шоссе пространство распечатывает свое безмолвие, и расколдованная автомашина на радостях проносится мимо нас с преувеличенным ревом.

Осторожно пересекаем шоссе, ведущее от "Перекрестка водочерпалок" на Газу, через Цеилим.

Возбужденные переживанием метаморфоз пустыни, все вдруг оживляются, закуривают, пьют, начинают говорить все сразу, даже как-то спав с лица, не обращая внимания на полузасыпанные развалины справа, подобные осевшим песчаным формам, какие лепят на берегу моря.

Снова мираж?

Это и есть Халуца.

Древний византийский город, выросший на скрещении кочевых дорог из какой – то захудалой египетской крепости, держащий ключи из Двуречья в Египет, из Аравии в Африку, со всего мира к заветной мечте всех пилигримов – горе Синай, соединяющей местные небо и землю, а затем внезапно разжавший кулак, выпустивший бразды власти и рассеявшийся в этих белесых пространствах и вправду, как фата-моргана.

Покрытый наплывом ползучих песков, погрузился в их глубь.

В дождливый год обнажаются обломы зданий, сколы мраморных кладбищенских плит, острые, как перелом кости. С километр тянутся эти пугающие скрытой личиной смерти, угрожающие воображению развалины.

Убитый на месте и наповал живой город, накрыт песчаным ковром невидимыми следователями-великанами, прибывшими на место преступления.

А за плечи трясет меня Сами Нардор, сидящий напротив, показывает оторванный палец на левой руке: потерял в Синайской кампании в пятьдесят шестом, и двигались они тогда в Египет именно этой дорогой. Усы Сами шевелятся во впадине между приплюснутым носом и ртом, рыхлый губошлеп Стамболи, сидящий справа, в гражданке налоговый инспектор, тоже участвовавший в операции "Кадеш",[54] пытается в чем-то возражать Нардору, а в моем сознании, как на оси миражей, смещающей вместе с пылью из-под колес джипов все пространство вправо, текут воспоминания пятьдесят шестого, поездка в иные времена и широты: собираюсь на геологическую практику в Сибирь, бабушкин голос, подпевающий мелодии из радиоприемника – «Держись, геолог, крепись, геолог» – слышен из соседней комнаты. У мамы на глазах слезы, – и все это сей час ощущается миражем, более далеким и ирреальным, чем страна Наббатея и начатая Англией, Францией и Израилем операция «Кадеш».

В ушах звенит от перепада времен.

Толчок. Машина остановилась. Стамболи окунают лицом в каску с водой: от большого возбуждения он тут же впал в спячку, которая в пустыне при быстро обезвоживающемся организме очень опасна. На осоловевшего Стамболи орет водитель Битерман,[55] родом из Польши, который вообще цепляется ко всем, а вчера чуть не подрался с каким-то сверхсрочником.

– Что с него взять? Полани,[56] – разводит руками Бени, антиквар из Яффо, редко подающий голос.

Все они давно знают друг друга по службе в одной артиллерийской части.