Око Марены

— Не токмо юноте, но и сыну родному ни полслова, — сразу перебил его Константин. — И чтоб никто даже видеть не мог, что ты там делаешь и над чем работаешь. Потому именно тебе и доверил, что знаю: коли ты роту дашь, что о птичке этой ни одна жива душа не узнает — стало быть, не узнает. Да что там роту — я твоему простому слову больше, чем иной роте, поверю.

— Вона как, — подивился Румян. — Ето совсем другое дело. А за веру твою благодарствую и будь внадеже — никому ни полслова не вымолвлю, да и не с кем мне лясы точить. А ежели дозволишь, то я ее краше смастерю, чтоб…

И вновь князь яростно замотал головой, обрывая старого ювелира на полуслове:

— Именно такую. Чтоб ни один глаз не отличил. Даже если где какая царапинка прочерчена, так чтоб и на остальных пяти тоже такая же была.

— Пять ден терпит? — осведомился Румян деловито, пояснив: — Без подручного отвык. Опять же цвет подобрать надобно, чтоб ни темнее, ни белее не была.

— Терпит, — кивнул Константин.

— Сделаем, — заверил мастер.

Ювелир сдержал слово. Уже наутро пятого дня у князя на столе лежало шесть совершенно идентичных кречетов. Битых полчаса Константин пытался понять, какая именно из них подлинная, а какие сработаны Румяном.

— И впрямь не отличить, — восхищенно заметил он.

— Чай, не лаптем щи хлебаем, — ухмыльнулся тот польщенно и подтолкнул к Константину одну из пластин. — Вон она, самая первая.

— А ты как узнал, — насторожился князь. — Выходит, не до конца они схожи, есть в чем-то отличка?

— Я чужое чую, — пояснил Румян скупо. — Опять же, эти токмо на свет божий вылупились — такое тож не скрыть никак.

— Так что, получается, их все равно можно распознать?

— Токмо добрый златокузнец и ныне, — пояснил Румян.

— А через год?

— Да у их уже к осени свежий дух улетучится, — заверил ювелир.

— Это славно, — заулыбался князь.

Румян уже давно ушел, а Константина все не покидало хорошее настроение.

— Вот теперь можно и с купцом потолковать, — удовлетворенно мурлыкал он, продолжая любоваться золотыми крылатыми хищниками.

Впрочем, по сравнению с сияющим от счастья Ибн-аль-Рашидом рязанского князя можно было бы назвать мрачным как грозовая туча. Араб буквально светился от переполнявшего его ликования. Он многословно, неоднократно повторяясь, еще раз поведал князю, как он любил своего брата, как тот любил его и как горевал сам купец, когда после очередного возвращения домой, в родные края, узнал, что брат умер, а вдова его успела распродать все его вещи, и ему достался на память лишь этот простенький резной ларец, который остался последней памятью о его бедном брате.

— А в ларце ты что-то хранил? — невзначай поинтересовался князь.

— Пуст, совсем пуст был, — энергично затряс бородой Ибн-аль-Рашид.

— Тогда я, пожалуй, возверну своим воям ту пластину, кою они рядом с ларцом нашли. Видать, ее совсем другой человек потерял, — предположил князь.

— Нет, — во весь голос заорал купец, на миг позабывший всю свою обычную невозмутимость и сдержанность. — Пластина оная из иного ларца выпала, в коем я свои безделушки хранил. Я ее сразу признал, моя это.

— А почто не искал?

— Да кто ж злато отдаст? — удивился араб. — Ларец-то всяко дешевше гривны, а я пять обещал. Потому и надежа была, что возвернут. А злато — оно и есть злато. Но я и за нее награду выдам, — засуетился он и тут же выложил из своей необъятной калиты на столешницу еще пяток гривен.

— А мне уж больно эта вещица по нраву пришлась, — сознался князь. — Продай, а?

— То я никак не могу. Она… она… обещал я ее уже, — нашелся купец. — Любую иную так отдам, без гривен, а эту никак нельзя.

— Коли обещался — иное дело, — согласился князь. — Ну, тогда на денек-другой оставь ее у меня, а я у златокузнецов похожую закажу, — попросил он.

— Тоже не могу. Она… я… собирался… к завтрему отплыть… на рассвете… вот, — выдохнул Ибн-аль-Рашид, почти с ненавистью глядя на благодушного русобородого здоровяка. — Ты бы отпустил меня, княже. У меня ведь товар еще не собран. Поспешить надобно.

— Ну, коль так, — развел руками Константин. — Держать не стану, — и похвастался с наивной улыбкой на лице: — Вишь я как умно поступил. Как чуял, что ты уехать собрался. Взял да заказал себе у своих умельцев такую же птаху. И подивись, как они ее смастерили — будто близнята получились. — И с этими словами он сдернул со стола тряпицу, под которой обнаружился… еще один кречет.

Привставший с лавки купец тут же снова без сил повалился обратно. Ноги его не держали. Пот двумя ручьями стекал по серым щекам Ибн-аль-Рашида, но араб ничего не замечал, впившись взглядом во вторую пластинку.

— А я… человеку тому… для пары… — заблеял он первое, что пришло на ум, и, умоляюще уставившись на князя, попросил: — Продай, а?

— Так оно, поди, с десяток гривен стоит, не менее, — протянул Константин.

В ответ араб только утвердительно мотнул головой.

— Возьму, — промычал он.

— Да что десяток. По весу ежели, так оно и на все двадцать потянет, ежели не тридцать. Все ж таки злато, — продолжал колебаться Константин.

Купец молча сглотнул слюну и опять утвердительно кивнул.