Око Мира

Там стояли Эгвейн и Найнив, бледные и испуганные, с цветами в волосах. И еще одна женщина, чуть старше Мудрой, сероглазая и красивая, одетая в платье Двуречья, вышитое вокруг ворота яркими садовыми цветками.

– Мама? – выдохнул Ранд, и женщина улыбнулась безысходной улыбкой. Улыбкой его матери. – Нет! Моя мать умерла, а эти две не здесь, и им ничего не угрожает. Я отвергаю тебя!

Эгвейн и Найнив затуманились, расплылись, дымку разогнало ветром, и она развеялась, девушка и Мудрая исчезли. Кари ал’Тор по-прежнему стояла там, с расширившимися от ужаса глазами.

– Она-то, по крайней мере, моя, – заметил Ба’алзамон, – моя, и я буду делать с нею, что мне заблагорассудится.

Ранд замотал головой:

– Я отвергаю тебя. – Он через силу выдавливал слова. – Она умерла, и она – в Свете, и ты ей ничего не сделаешь!

Губы матери задрожали. Слезы потекли по ее щекам; каждая слезинка жгла Ранда, словно кислота.

– Повелитель Могил сильнее, чем был, сын мой, – сказала она. – Его руки протягиваются все дальше. Для неосторожных душ у Отца Лжи – медовый язык. Мой сын. Мой единственный, дорогой сын. Я бы уберегла тебя, если б могла, но теперь он – мой господин, его прихоть – закон моего существования. Я могу лишь подчиняться ему и ради его милости простираться ниц. Один ты можешь освободить меня. Пожалуйста, сынок. Пожалуйста, помоги мне. Помоги мне. Помоги мне! ПОЖАЛУЙСТА!

Вопль вырвался из ее груди, когда гололицые Исчезающие, бледные и безглазые, тесно окружили ее. Одежду сорвали бескровные руки, руки, которые сжимали клещи, и тиски, и железо, что жгли, хлестали, жалили обнаженное тело. Пронзительный крик звучал не смолкая.

Вопль Ранда эхом отозвался на крик Кари. Пустота вскипела в его разуме. Меч оказался в руке. Не клинок с клеймом цапли, а клинок света, клинок Света. Едва Ранд поднял его, с острия сорвалась белая огненная стрела молнии, словно клинок сам собой вытянулся. Молния коснулась ближайшего Исчезающего, и комната утонула в слепящей грязновато-белой вспышке, сияющей через Полулюдей, как свеча через бумагу, прожигая их насквозь, и глазам Ранда стало больно.

Из центра ярчайшего сияния Ранд услышал шепот:

– Спасибо, сын мой. О Свет! Благословенный Свет.

Вспышка поблекла, и Ранд остался в комнате наедине с Ба’алзамоном. Глаза Ба’алзамона пылали, словно Бездна Рока, но от меча он отпрянул, словно бы тот и взаправду был самим Светом.

– Дурак! Ты сам уничтожишь себя! Ты не способен в такой степени владеть этим, еще нет! Нет, не можешь, пока я не научу тебя!

– С этим кончено, – сказал Ранд и с размаху ударил мечом по черной жиле Ба’алзамона.

Меч опустился, и Ба’алзамон вскричал, завопил, каменные стены задрожали, и нескончаемый вой, едва клинок Света рассек шнур, взметнулся еще громче. Рассеченные концы отпрыгнули в стороны, словно они были туго натянуты. Конец, простирающийся в ничто, отскочив, начал съеживаться, ссыхаться; второй отлетел в Ба’алзамона, с силой стегнув его и отшвырнув к камину. Беззвучный смех раскатился в безмолвных воплях искаженных мукой лиц. Стены вздрогнули и треснули; пол вздыбился, с потолка обрушились на пол обломки камня.

Все вокруг разваливалось на части, сотрясалось, но Ранд направил меч в сердце Ба’алзамону.

– С этим кончено!

Из клинка пикой ударил свет, осыпаясь потоком пылающих искр, будто каплями расплавленного добела металла. Взвыв, Ба’алзамон вскинул руки в тщетной попытке защититься. Пламя в его глазах вопило, сливаясь с другими языками огня из загоревшегося камня, камня треснувших стен, камня обрушивающегося пола, камня, дождем посыпавшегося с потолка. Ранд почувствовал, как яркая нить, присоединенная к нему, утоньшается, пока вскоре не осталась всего лишь свечением, но он напрягся сильнее, не понимая, что делает или как, лишь зная одно: это должно кончиться. «Это должно кончиться!»

Огонь наполнил комнату, превратившуюся в чистое пламя. Ранд заметил, что Ба’алзамон усыхал, будто листок, слышал, как он стенает, ощущал, как пронзительные вопли отзываются в его костях. Пламя разлилось чистейшим белым, ярче солнечного, светом. Потом пропал последний проблеск нити, и Ранд стал падать сквозь бесконечную черноту и стихающий вой Ба’алзамона.

Что-то со страшной силой ударило Ранда, превратив его в студень, и студень дрожал и вопил от свирепствующего у него внутри огня, от жадного, голодного холода, жгущего и жгущего бесконечно.

Глава 52 Нет ни начала, ни конца

Вначале он почувствовал солнце, движущееся по безоблачному небу, бившее в его немигающие глаза. Казалось, оно движется неровными рывками, останавливаясь неподвижно на целые дни, стремительно уносясь вперед черточкой света, резким броском катясь к далекому горизонту, и вместе с этим убывал день. Свет. «Что-то это должно значить». Думать оказалось чем-то новым. «Я могу думать. Я осознаю себя». Потом пришла боль, воспоминание о ярости лихорадки, а сотрясавшие и швырявшие его, словно тряпичную куклу, приступы озноба оставили после себя кровоподтеки на теле. И еще было зловоние. Приторный запах горелого мяса вполз, забился в ноздри и в голову.