Окрылённые временем

По капитанскому мостику бегал старший помощник: маленький, визгливый, цепкий. Брось в тысячную толпу, сразу узнаешь – военный. Выправка, посадка головы, корпус – орел. Привычка кричать с детства осталась, да и положение обязывало: какой же это к черту помощник, если кричать не умеет? Старпом сердит: вчера спуск флага вместо обычных шести отнял тридцать секунд. Позор, черт знает что, скоты! Старпом угнетен, старпом удручен, он любит точность и свой корабль, плохо спал, до завтрака не дотронулся – в чувствах расстройка. Перегнувшись с мостика, он кричал на полубак, в визге злость жег.

– Не плевать!. На борту не виснуть!. Ходи веселей!.

Назаренко, два наряда!.

На полубаке, на разостланном брезенте, чтоб палубу не вывозить, разметались сменившиеся с вахты кочегары.

Солнце лизало их шкуры, пропыленные угольной пылью,

ветер продувал легкие. Кочегары с мрачным весельем поглядывали на мостик и переговаривались вполголоса:

– Лай, лай, зарабатывай хлеб советский.

– Злой что-то нынче...

– Он добрым никогда и не был.

– Держись, палубные, загоняет.

– И чего, сука, орать любит?

– Дворянин, да к тому еще и юнкер, аль не видал анкету-то?

– Аа-а...

– Оно и похоже..

Шлюпки на рейде в голубом плеске: гребное ученье. В

такт команде размеренно падали весла, откидывались гребцы,

– Весла!

– По разделеньям, не спеши!

– На во-ду! Раз, два!..

– Раз, два!..

– Навались!..

– Оба табань!..

– Суши весла!.

– Шабаш!.

– Запевай!.

Загребные заводят:

Во, тече течет река-а-а-а,

С речки до-о-о-о-о по-то-ка

За де-евочкой матрос

Гонится-а- а-а да-ле-ко.

Гремела сотня глоток:

Год проше-е-ол, и дочь идее-е-о-о-т

К матери у-ны-ло,

На рука-а-ах у ней лежи-ит

Матросе-о-о-о-нок ми-лый.

Море качелилось, песня качелилась, качелились блесткие крики чаек.

* * *

Зу-зу-зу-зу!. Зу-зу-зу-у!.

Сигнал на купанье. Команда по борту.

Федотыч бодрит левофланговых:

– Гляди, не робей. . Воды не бояться, не огонь.. Казенное брюхо береги... Снорови головой, руками вперед!

– Есть!

Боцман руку на отлет:

– См-и-ирна!

Шеренга замерла.

– Делай, раз!

Рубахи на палубу.

– Два!

На палубе штаны.

– Три!

Лятки за борт.

В пене, в брызгах сбитые загаром тела Горячие брызги глаз. Пеной, брызгами крики. На борту Федотыч махал руками, кричал, его никто не слушал.

– Го-го-го-го-го-го-го-го-о-о-о-о-о!..

* * *

В обеденном супе редкая дробь крупы и ребра селедочьи. На второе – по ложке пшена. Выручали ржаные сухари.

– А .....! – коротко выругался оглушенный казарменной жизнью комсомолец Иванюк.

– Ладит, да не дудит, – отзывался какой-нибудь посмелее.

Никогда не наедающийся Закроев мрачно гудел ругательства.

– Закроев, ты же в комиссии по борьбе с руганью

– А ну их...

Поговорят так-то, да и ладно.

В послеобеденный час отдыха или по вечерам набивались в красный уголок, потрошили газеты, библиотекаря и буржуазию всего мира.

На полуюте – кольца, гантели, русско-французская.

Заливались балалайки. Ревел хоровой кружок.

Динь-ом... Динь-ом...

Зацветали корабли огнями. Спать полагалось семь часов и ни минуты больше. Ночью в кубриках и по палубе молодые моряки метались во сне, сонно бормотали:

– Эжектора. . Трубопроводы. . Клапаны. . Магнитное поле... Контргайка... Товарищи градусы...

7

Ходовые, деловые Мишка с Ванькой, не шпана какая-нибудь. Широкой программы ребятки. Оторвыши разинские, верно. И отчаянность обожают, тоже верно.

Матрос.. Слово одно чего стоит! Надо фасон держать.

Да и то сказать, бывало, отчаянность не ставилась в укор.

Все прикрывал наган и слово простое, как буханка хлеба.

Это в наше растаковское времячко телячья кротость в почете. В почете аршин, рубль да язык с локоть. Никогда, никогда не понять этого Мишке с Ванькой, не на тех дрожжах заквашены.

Бывало... Эх, говорено-говорено да и брошено!

Бывало, и в Мишке с Ванькой ревели ураганы. И через них хлестали взмыленные дни: не жизня – клюковка.

Леса роняли.

Реки огненные перемахывали.

Горы рвали.

Облака топтали.

Грома ломали.

Вот они какие, не подумать плохого.

Не теперь, давно, в Мишкиной груди, в Ванькиной груди, как цепная собака по двору, метался ба-альшущий бог: клыкастый бог, матросский. С ним и авралить любо.

Никакие страхи не страшны. Даешь и – гвоздь!

Гайдамака в штыки.

Буржуй. . Душа из тебя вон.

Петлюру в петлю.

На Оренбург бурей.

По Заказанью грозой.

Волгой волком.

Урал на ура.

Ураган на рога.

Дворцы на ветер.

Шумели, плескались реки огненные... Шумела сила тягловая… Дымились сердца косматые.. Цвела земля волнами гудливыми.

Забрало язычок.

В те разы, да ежели бы на все вожжи пустить. .

Наскрозь бы весь белый свет прошли. Табунами пожаров моря сожгли бы, горы посрывали. .

А тут, на беду да на горе, – стоп, забуксовала машина.

Хвать-похвать: дыра в горсти.

Измочалился бог – ни кожи ни рожи. Так, званье одно, бог да бог, а поглядеть не на что. Слов нет, в огневых-то переплетах и ребята вдрызг уездились. От жары волосы на башке трещали, глаза лопались, на шкуре места живого не осталось, все в синяках да ссадинах.