Оксюморон

Он помолчал какое-то время смотря куда-то в сторону, а после посмотрев мне в глаза произнёс, – Я хочу попросить вас, Алексей Иванович, пожалуйста, не говорите об этом разговоре Марусе, обещаете?

– Обещаю – ответил я.

– А ещё я порошу вас не говорите о том что увидите сейчас – сказал он и в тот же миг расплакался.

Я не знал, что мне делать. А потому поступил как вероятно должен поступать взрослый мужчина, когда рядом с ним плачет ребёнок. Я просто поднялся со стула подошёл к нему и позволил ему уткнутся мокрым от слёз лицом в мою куртку. Положив одну руку ему на плечо, второй я гладил его непокорные светлые кудри. Так прошло несколько минут. Я снова посмотрел на особняк и чтобы отвлечься мыслями позволил себе поразмышлять. Не знаю как для тебя дорогой читатель, но по моему мнению мало что являет собою картину столь же пугающую и безотрадную, как выстроенный в стиле чопорной роскоши особняк, большие окна которого больше походят на витрины крупного магазина.

В таких домах, где бы они не находились, наверное, должны жить поколение за поколением самые странные обитатели, каких только видывал свет. Фанатичные приверженцы странного культа роскоши. Культа, который сделал их добровольными изгоями, среди себе подобных. В этих домах они должны были процветать вне тех нравственных ограничений, что сковывали их сограждан, но сами при этом оказывались в постыдном рабстве у часто весьма мрачных порождений собственной фантазии. В отрыве от себе подобных все душевные силы этих отшельников устремлялись в совершенно неизведанные русла, а болезненная склонность к самоограничению и жестокая борьба за поддержание завоёванного статуса среди себе подобных развили в них самые мрачные и загадочные черты характера, ведущие свое происхождение из мрачных глубин человеческого естества. Практичные по натуре и циничные по воззрениям, они не умели правильно грешить, то есть разрешать себе только те проступки, за которые потом можно было бы извиниться если не перед богом, то хотя бы перед собственной совестью и перед пострадавшими от их грехов. И как следствие, когда они грешили, ибо человеку свойственно ошибаться, то единственное, что их заботило так это чтобы их грязное тайное не сделалось грязным явным, и потому постепенно теряли всякое чувство меры в том, что им приходилось скрывать.

Но как известно шила в мешке не утаишь. Как там в Библии сказано? “Отцы ели кислый виноград, а у детей на губах оскомина”. Божья кара, отдохнувшая на родителях, отыгралась на их детях. О, Бог отцов моих, во истину во всём Твоя слава и Твой закон.

Я дождался пока его всхлипывания затихнут и вернулся на своё место.

– Скажи Вакитка, – спросил я, почему-то после того что только-что произошло мне показалось не уместным сохранять официальное обращение в беседе а поговорить что называется “ без галстуков” – а простой человек может стать чиновником в вашем городе?

– Нет, Алексей Иванович Носков, – ответил Вакитка тоном подчёркивая каждое слово, тем самым возвращая меня с небес на грешную землю – и потом я же говорил, что человек сам решает достоин он уважения или нет. Да поймите же вы на конец, ведь это же так просто понять, простой человек ставший в нашем городе чиновником это уже не простой человек, а простой человек не ставший чиновником это уже не человек.

Я понял, что промахнулся. К моему собеседнику по-видимому снова возвращалась форма. Передо мной снова сидел упивающийся своим положением малолетний негодяй.

После Вакитка долго и подробно отвечал мне на мои вопросы.

В оставшееся время до вечера я был предоставлен сам себе. Удивительно, как долго может тянуться время, если делать нечего и потому, когда приехала Маруся, я был ей рад как последнему шансу. Усевшись в рядом, на этот раз она была за рулём, мы поехали домой.

– Ну что, поговорил с Викентием Ермолаевичем? – обратилась ко мне Маруся, когда особняк скрылся из виду и наш автомобиль выехал на дорогу.

– Поговорил – ответил я.

– Ответил он на твои вопросы?

– Ответил.

–Он очень несчастный и хороший человек, никогда не отказывает людям. Он благороден, это знает весь наш город.

Не знаю, как там город, но и я теперь знал кое что о благородстве этого человека, но промолчал. Вечером, после ужина, который состоял для Маруси из нескольких листиков салата, а для меня из тарелки жаренной картошки и огромной котлеты, Маруся обратилась ко мне.

– Сегодня переночуешь у меня, – сказала она – а завтра в путь-дорожку спозаранку, так что выспись хорошенько.

При этих словах на её устах будто бы промелькнула насмешливая улыбка. В прочем на дворе уже сгущались сумерки и это мне вполне могло показаться.