Оксюморон

Девятнадцатое ноября. Первая неудача. Едва я начал читать как вдруг ощутил возникшее напряжение. Вокруг костра наступила полная тишина нарушаемая только моим голосом и треском сгораемых в огне веток. Посмотрев по сторонам я увидел, что на меня смотрят злые глаза. Я оторвался от чтения и впервые о господи милосердный я увидел. что они перестали улыбаться. Но не радость охватила меня. ибо глаза их сделались злыми. Нет Максим это были не люди. Несколько из них поднялись и двинулись ко мне с угрожающим видом. Они конечно без труда бы справились со мной если бы между нами не встал мой хозяин. Он широко расставил руки словно опасаясь чтобы его не обошли со стороны. Грустные страницы грустные страницы сказал один из них. И указал на мою библию. Грустные страницы повторил за ним мой спаситель и посмотрев на библию тут же перевёл взгляд на огонь. Я понял, что он хочет чтобы я бросил Библию в костёр. Я предпочёл ретироваться. Но на этот раз Максим поверь мне я испугался не за себя. Отойдя на некоторое расстояние от костра я услышал радостные крики. Повернувшись я увидел как они изображали какие то странные танцы. Впрочем называя те странные телодвижения танцами я почти уверен, что ошибаюсь просто у меня нет другого слова. Люди прыгали на месте и кричали что-то нечленораздельное. Порой мне удавалось уловить за этими беспорядочными движениями хоть какой-нибудь порядок, но в ту же секунду он ломался и снова торжествовал хаос. Признаюсь тебе друг мой что в тот момент мною овладела обида. И в этот самый миг мне ответила надежда. Я подумал, что если мне удастся подавить в себе обиду то я смогу полюбить этих несчастных. И в этот самый миг Максим я понял, что почти люблю ложь. Не суди меня друг мой строго. Вернувшись домой я подальше спрятал библию на случай если, плохие настроения местных обитателей не останутся у костра. Не знаю друг поверишь ли ты мне, но я совсем не испытываю страха. Как бы то ни было в эту ночь я собираюсь спать.

Засыпая я видел перед собой страшные лица и вдруг поймал себя на мысли что за всё время что я нахожусь среди этих людей мне лишь сегодня представилась возможность пусть и ненадолго увидеть на их лицах что то ещё кроме осточертевшего мне порядком олигофренического счастья. Знаешь Максим моё положение должно бы по мнению многих наших с тобой знакомых заставить меня впасть в уныние, но странное дело я сам нахожу его, нет-нет, не приятным. Если воспользоваться выражением профессора Хайдеггера, которым, ты мой друг так долго и, увы, безуспешно пытался меня увлечь в дни нашей юности, я нахожу ту ситуацию, в которой оказался, позволяющей смотреть в сторону возможного и надеяться на чудо. Если мне суждено здесь погибнуть, то хорошо, что в этот момент меня не увидит никто из того мира откуда я прибыл и где находишься сейчас ты. Просто мне не хотелось бы чтобы ещё кто-нибудь высокомерно усмехнулся глядя как сломился очередной поп. А я Максим чувствую, что случись, что я не выдержу и стану взывать, но не к господу, а к моим мучителям с просьбой сжалится надо мной. В конце концов я тоже человек. Поверь, я не пытаюсь такими словами усилить, что называется драматическую линию, отнюдь. Такая возможность вполне реальна. Да, конечно, пока я нахожусь под защитой моего хозяина, но мои вещи которые не достались тем двоим в первое моё утро в этом посёлке всё ещё при мне. Может быть случись это раньше, я унёс бы с собой некоторые иллюзии несостоятельность которых увы подтвердилась.

Двадцатое Ноября. Я наконец кажется нашёл помещение для будущей церкви. Мой хозяин, Брг, обратился ко-мне когда я сидел за столом и читал. Грустные страницы, сказал он и поманил меня рукой. Как много можно выразить жестом. Пока мы шли по посёлку я всё время озирался на встречающихся мне по дороге людей, но ни каких следов от вчерашних эмоций которые вызвала в них моя проповедь не было. Это снова были лучезарные, улыбающиеся лица. Некоторые из них в особенности дети указывали на меня пальцами и кричали – Грустные страницы, грустные страницы. Дети друг Максим, по всюду и всегда всего лишь дети.