Октябрь в Пензе

Большевистская партия пошла на самоотверженную агитационную и организационную работу среди солдат гарнизона. Мы провели десятки митингов в полках и в отдельных ротах и заложили партийные ячейки в воинских частях. Мы успешно распространяли среди солдат «Голос правды», десятками тысяч раздавали по казармам прокламации, втягивали солдат в общественную жизнь и устанавливали связь между казармой и рабочими. Наши разоблачения контрреволюционных планов союза буржуазии и социал-соглашателей способствовали быстрому прояснению классового сознания крестьян, которых буржуазия готовила в казармах на убой в империалистической войне. Наша агитация о мире, об Октябрьском перевороте, о передаче земли крестьянам, принимавшая частью характер социалистической пропаганды, встречалась сочувственно солдатскими массами и быстро изменяла картину казарменной жизни.

Мы достигли резкого перелома в настроении гарнизона. Поддержка солдатских масс и даже активное участие их в восстании против буржуазно-соглашательской власти была обеспечена. В Пензу приехали несколько боевых большевиков из матросов Балтийского флота.[25] Они принесли нам большую пользу в политической и организационной работе в гарнизоне. Вообще наша партия обогатилась новыми членами. Наши собрания в помещении Совета стали людными.

До глубокой ночи затягивались наши партийные собрания в здании Совета на Сенной.[26] Непроницаемая завеса едкого табачного дыма висит недвижная в воздухе. В зале собрания за день перебывали сотни людей. Запах овчины, прокислого в казарме солдатского сукна, пота, навоза, занесенного с площади, все запахи рынка, расположенного рядом, и, главное, над всеми другими запахами запах махорки, которую мы в течение многих часов курили без устали, заполняли наши дыхательные органы, проникали во все поры тела, въедались в одежду.

Мы привыкли уже к такой рабочей атмосфере, и в ней даже, кажется, легче было думать. Наше боевое большевистское товарищество все налицо. Рабочие, солдаты, есть уже и крестьяне. Наше собрание не может произвести впечатление ни дородными фигурами, ни выхоленными лицами, ни богатой солидностью костюмов, ни дипломатической многозначительностью речей, ни добродушием раскормленного смеха.

Партийцы, как правило, плохо были одеты. Худые фигуры их, напряженные и упругие, как бы заряженные огромной внутренней силой, передавали в своих быстрых, решительных движениях весь драматизм революционной вооруженной борьбы, к которой они готовили массы. Частая и резкая жестикуляция рук, утомленные лица, на которых оставили след бессонные ночи, бесчисленные организационные заботы, ненависть к врагу, волнения и огонь беспрерывной борьбы, озарялись улыбкой отваги, или сосредоточивались на поставленной цели. Их глаза, то спокойные и внимательные, то замкнутые в искании мысли, то гневные, то искрящиеся насмешкой над социал-соглашателями, отражали твердость их большевистской закалки.

Мы сознавали огромную ответственность, которую мы несли перед всей партией и рабочим классом за тот участок фронта гражданской войны, который был поручен нам. Дух коммунистического товарищества и железной дисциплины удесятерял наши силы. Нужно было видеть собрание нашей организации, чтобы почувствовать многолетнюю твердость нашего воспитанного большевизмом кровного боевого товарищества, выдвинувшего столько героев из рабочей и крестьянской массы. Каждый из нас был силен только силой организации, и все мы понимали это. Нас уже было человек 50,[27] а силы у нас было на 500. Вот что значит большевистская организация.

Один за другим выступают ораторы. Ничего общепризнанного, ораторского в них нет. Они говорят по-деловому. Политическая мысль на конкретных фактах устанавливает сложившееся соотношение классовых сил, характеризует позиции и маневры партий, взвешивает все «за» и «против» того или иного тактического хода. У каждого оратора имеется огромное знание рабочей, солдатской или крестьянской среды, в которой он работает. Намечаемая тактика сейчас же применяется, в перекрестном огне прений, к настроениям массы, к её подготовленности.

Огромная организационная работа, которую мы должны были проделать на нашей собственной периферии в рабочих, солдатских и крестьянских ячейках, в профессиональных союзах, в Совете, в общественных организациях гарнизона и на селе, поглощала максимум наших усилий. На собрании мы заслушивали отчеты о политической подготовке масс на предприятиях, в воинских частях и в деревне к свержению буржуазной власти. Взаимный обмен опытом и товарищеская критика исправляли ошибки и намечали, в связи с общей тактикой, дальнейшую организационную линию. Организационный опыт рабочих мы переносили в казарму и деревню.

Чаще всего у нас можно было видеть картину, как рабочий разъясняет солдату или крестьянину, как нужно вести агитационную или организационную подготовку восстания. Но вот собрание закопчено. На завтра у каждого из нас десятки дел. Мы долго еще обсуждали их, разбившись на группы.