Окутанная тьмой (СИ)

Уже медленно проходя по извилистой, узкой дорожке сада, Кин в первую очередь намеревался убедиться, что с самой дорогой, почти бесценной для него, Люси и Акихико куклой всё в полном порядке. Для него это теперь было что-то вроде ежедневного ритуала, он не мог уснуть, пока не убеждался что с Госпожой Лейлой всё хорошо, не мог покинуть особняк, зная, что в любой момент сюда могут заявиться новые души, которые безалаберны, бестактны и до зубного скрежета невоспитаны — постоянно лапают то, что им не принадлежит, лазят в каждый уголок дома, изучая все мелочи, готовы в душу залезть, вывернуть там всё наизнанку, они слишком любопытны и пугливы после смерти. И эти души, все как одна, раздражали его, прежде он не вслушивался, просто не считал нужным слушать их молитвы, Кин наслаждался криками, воплями, завываниями и слезами на их щеках, но после, где-то спустя месяц переезда, обоснования в особняке, неожиданного знакомства с Люси, он от скуки наведался в библиотеку. Там были книги о каждой девушке, что теперь пустой, безмолвной куклой стоит в саду, Акихико красиво писал, завораживающе, и для обычного любителя это было весьма неплохо, но вот единственная книга, которая привлекала внимание Жнеца по-настоящему, а не из-за желания скоротать свободное время, была тетрадь, черновик и куча набросков, сложенных по страницам. Каждая строчка, выведенная слишком аккуратным почерком Акихико, была по несколько раз перечёркнута, написана по-новому, но главное было не только содержание, но и заглавие «Люси Хартфилия. Душа, принёсшая свет в обитель боли». Там долго и подробно, будто пытаясь не забыть ни одной мелочи, Акихико описывал их первое знакомство, глупые шуточки, скрытые подозрения, после сомнения и привязанность к этой девушке и её прошлому, тесно связанному с Лейлой. Эти двадцать три страницы пролетели быстро, но глубоко и надолго запали в душу Кина, не отпуская, и после этого он, стараясь быть правильным, почти вежливым и открытым, говорил с душами, молча выслушивал их истории, записывал, надеясь, что и о них Акихико когда-то черканёт пару строк — было странно узнавать чужие жизни, всю подноготную этих людей. Одни умирали медленно, сгнивая заживо от переживаний, от негативных чувств, отвергнутые всем миром и близкими, другие умирали быстро, не успевая ничего понять, решительно, без дрожи в руках, проводя лезвием по венам или прыгая в тёмную, бурлящую реку. Было страшно узнавать, насколько жестоким оказался с виду такой прекрасный, чистый мир внизу, который так часто завораживал и манил своей красотой молодого Жнеца.

Ещё издали Кин, не отрывая уставшего взгляда, смотрел в одну точку и плёлся к высокой, хрупкой женщине, что стояла так, в одном и том же положении, уже много долгих лет, не двигая, ведь ей так положено. Кин любил приходить к ней, любил говорить с ней, даже зная, что она и не ответит, никогда не промолвит и слова, а он так и не узнает, какой у неё был голос при жизни. Кин рассказывал ей многое, всё то, что не мог так просто рассказать Акихико и без пронзительного взгляда, доброй улыбки Люси, он говорил с Лейлой, потому что так было проще и легче для него. Так же легко, как и после разговоров с Люси-сан, и эти короткие минуты спокойствия, которые появлялись между появлением новых душ, их занимательными, отличными от других историями и снисхождениями на землю, чтобы простой пройтись по аллее или прогуляться под ледяным дождём в разным частях мира, Кин коротал здесь. Кин любил дождь за холод и отрезвляющие мысли, звёзды за неописуемую красоту и недосягаемость, небо за его высоту и бескрайность. Каждый раз, когда Кин решался пофилософствовать об этом мире, он, искренне удивляясь такому исходу, ловил себя на мысли, что просто банально влюблён в этот бренный мир, пускай в нём и много плохого, того, что хорошо бы убрать, выскрести, оттереть, словно грязное пятно, но не ему было это решать. В большинстве случаев он вёл себя как ребенок, с детской, наивной улыбкой медленно проходя под цветущими сакурами, после резко проводя рукой по волосам, стряхивая на землю такие же белоснежные лепестки.