Люси до дрожи по телу любила дождь — холодный и неспокойный, без устали гоняющий волны, скатывающийся плавными тонкими линиями по изгибам лица вниз по шее. Он всегда был её непробиваемой защитой, её редким спокойствием, её желанным расслаблением и чистотой. Он всегда смывал с неё всю грязь, собранную во время боя, смывал ещё свежую кровь с тошнотворным запахом перебитым свежей чёрной землей. Он всегда смывал часть памяти, такую нежеланную и тяжёлую, растворяя обрывки в сознании, но в этот раз почему-то не смог ничем помочь. Не смог остудить кипящую в венах кровь, не смог смыть непроглядную пелену ярости с глаз, не смог освободить закованное в цепи сердце — клетка открылась, и зверь получил долгожданную свободу, скаля клыки. Чужая кровь едкой заразой въедалась в собственную кожу, впитывалась в промокшую, местами разорванную одежду, оставалась на волосах, всплывая на них уродливыми пятнами. Кровь оставалась и на лезвии косы, тягуче-медленно и неуклюже скатываясь вниз мутными разводами; кровь пропитывала воздух, с ним проникая внутрь тела, разгораясь необъятным пожаром, сжигающим внутри всё, до чего пламя могло дотянуться. На ядовитый воздух тело отвечало острым и обжигающим глотку кашлем, слышной хрипотцой в голосе при малейшей попытке отдышаться. Хартфилия уставала, хотя всячески отрицала это, небрежно смахивая дрожащими согнутыми пальцами прядь волос, прилипшую к щеке. В глазах по-прежнему непокорно и дико горела злоба, смешиваясь с яростью, восставшей из глубин души ненавистью и животным желанием внутреннего зверя вонзить клыки в кожу и рвать. Вонзать их по возможности глубоко, едва ли не задевая хрупкие кости ключицы, вырывать куски плоти и, вглядываясь в чужое, исказившееся болью лицо глазами с покрасневшими белками, испытывать удовольствие. Люси всячески отрицала это желание, отрицала, что хочет этого, находясь практически на грани возможностей, — её манила эта кровь, что неровно пульсировала в посеревших напухших венах. Её манили сердца, замирающие мгновенно, когда она, сливаясь с ветром и дождём, незаметно и резко оказывалась напротив, ведь они ощущали страх, заложенные в крови, и она стыла в жилах, когда напротив появлялись эти обезумевшие глаза.