Окутанная тьмой (СИ)

Шаги с каждой минутой становились всё тяжелее, ноги невольно вязнули в топкой, размоченной дождём почве, едва позволяя совершать резкие и необходимые движения. Хартфилия уже давно потеряла счёт появлявшимся из темноты перед ней монстрам — не помнила их лиц и кривых ухмылок, только белые раскрошившиеся зубы и скрюченные пальцы. Люси не заставляет их долго трястись от страха, потеряв контроль над собственным телом; она нападает мгновенно. И острое лезвие плавно и легко скользит по сгнившей плоти, разрезая её и вены где-то в районе шеи — Хартфилия только жмурит глаза, когда едкая кровь брызгает на лицо, рассекая бровь и глаз тонкой линией. Люси небрежно отшатывается, едва не наступив на маленький сверкающий огонёк и, стиснув зубы от злости, оглядывается, ведь она не успевает собирать души. А они, эти огни, бледно разгоняющие темноту вокруг себя, повсюду — на обломках камней, возле тел умерших, выглядывая единственным пробившимся лучом меж рассечённых рёбер. Она ходит по ним, топчет, пролетает мимо, уже забыв, где они все находятся, но, не смотря на это, счётчик на её запястье продолжает отсчёт, всё ближе подгоняя цифры к двухзначному числу, но пока по-прежнему выделяются три цифры. Хартфилия шумно сглатывает ком, ставший поперёк горла, и в растерянности прикусывает кончик языка, в надежде сбить или немного ослабить этот едкий, слишком притягательный запах, остававшийся горьким осадком во рту, на языке. Люси тщетно прячет обиду в глазах за то, что вновь поддаётся греху, за то, что вновь убивает, за то, что ведёт себя как дикое животное. Она оправдывает всё происходящее обычной необходимостью, хотя и знает, что повторно начинает возвышаться в списке самых кровожадных демонов. Хартфилия старается не смотреть, не встречаться взглядом с Имизуки, видя, как сейчас радостно она улыбается, как горят ярко-зелёным её ведьмовские глаза. Старается не слышать обрывки одного единственного слова, повторяющегося каждую минуту гадким и раздражающим звоном в ушах — Masterpiece. Имизуки принимает всё происходящее с Люси на свой счёт — необузданную жестокость, ненасытность, ярость и кровожадность, ведь это именно она возвратила в её тело душу, с любовью окрасив её чёрными пятнами. Это её творение — лучшее и неповторимое, живущее по своим правилам и принимающее реальность лишь в своём понимании, ставящее свои ультиматумы и условия этому и чужим мирам. Её любимое творение, поднявшееся так высоко, и Имизуки вовсе не подозревает, что к тому она практически не причастна; она только прикоснулась, подала сигнал, а вот душа, трепетная и уже наполненная тьмой, всё время горела в ладонях любящей и заботливой Смерти, дожидаясь своего часа. Имизуки не может объяснить весь свой восторг и выступившие в уголках глаз слёзы, видя, как отчаянно и упорно сражается она — уже не её кукла, — как умывается чужой кровью, бросая такой холодный волчий взгляд то в одну сторону, то в другую. И Имизуки не может сдержаться, чтобы не улыбнуться, ведь именно от этих глаз, одновременно и безразличных, и заботливых, её пробивает дрожь и долгожданный страх.