Оле Бинкоп

Не торопитесь осуждать Хольтена, дорогие друзья: Хольтен погнался за сказочной любовью. В свое время он познакомился с девушкой, которая очень ему нравилась. Она была стройненькая, и волосы у нее были золотисто-русые, будто тронутые первыми заморозками листья каштана; такая же залетная пташка среди озверелых вояк, как и он сам. Служила она вспомогательным номером на зенитной батарее. Должность весьма двусмысленная. Но она не принадлежала к числу тех особ, которые ускоренными методами осваивают сквернословие, плевки и свист, чтобы прослыть свойскими девчатами.

Война разлучила Вильма и золотисто-русую девочку, но они порешили непременно отыскать друг друга после войны и — как дети из сказки, которые верят в гибель огнедышащего дракона, — встретиться через год после войны, двадцатого августа, в восемь часов вечера на Рыночной площади в Веймаре.

Прошел год после войны, прошло и два. Они не встретились. Не мог же Вильм из русского плена сгонять в Веймар на свидание!

Наконец он вернулся домой. С опозданием на два года. Три лета подряд двадцатого августа в восемь часов вечера он ждал на условленном месте. Но русоволосая девушка не приходила. На четвертое лето Вильма не выпустила из-под стражи Фрида Симсон. Теперь он решил еще раз попытать счастья. Уж коли слово дано, надо его держать.

И на пятое лето ровно в восемь с первым ударом часов на Рыночной площади появилась маленькая женщина. Она вела за руки двух детей — мальчика и девочку. Фигура у нее была чуть расплывшаяся, а волосы подкрашенные и с рыжеватым отливом. Вильм глядел на женщину и считал удары часов.

— Мама, чего этот дядя так смотрит? — донесся до него с тротуара голос мальчика.

Маленькая женщина остановилась.

— Ждет кого-то.

— Кого?

— Не знаю.

Это был голос русоволосой девушки. Вильм окаменел и стоял недвижный, как монумент справа от него.

11

Когда перспективный кадр — товарищ Вуншгетрей — сменил Карла Крюгера, последний обнаружил, что у него куча свободного времени. На что его тратить, куда расходовать? С утра до вечера сидеть на скамейке в сквере с другими пенсионерами, попыхивать трубочкой и поклевывать воспоминания, как старый кенар печенье?

Жена подсунула ему все прохудившиеся кастрюли. Крюгер их запаял. На другой день объявился сломанный стул и стол, в котором заедало ящик; Крюгер что подклеил, что подстругал. А потом дала течь большая лохань, которая еще накануне была целехонька. Крюгер даже удивился.

— Ты нарочно ее продырявила, что ли?

Жена покраснела как школьница. Она хотела облегчить своему Карлу переход в стан пенсионеров, но все поломки и недоделки в запущенном хозяйстве вскоре были исправлены и устранены. Тогда сфера деятельности Крюгера расширилась: он перекопал и разрыхлил палисадник перед домом, починил тротуар вдоль забора, залил выбитые морозом трещины в асфальте, помог городским рабочим подрезать деревья и кусты — словом, незаметно для себя снова очутился в гуще дел. Он обошел дворы городских магазинов, убрал оттуда пустые ящики и бутылки, вывел крыс и мышей.

Некоторые товарищи снисходительно посмеивались, видя, как бывший секретарь воюет с мусором и эдаким пролетарием бродит по городу в грязном комбинезоне.

— Карл, да уймись же наконец! Ты себя изводишь.

Крюгер улыбался своей обычной улыбкой.

— Разве член партии может сидеть без дела?

Товарищи вздыхали:

— Крюгер у нас оригинал.

И звучало это так, словно оригинальные люди — болезнь нашего века. Взять хотя бы нашумевшую историю с саркофагом на рыночной площади. Будь на то воля Крюгера, чугунное подобие королевской гробницы давно бы забылось здешними жителями, на его месте стоял бы павильон для пассажиров зеленого пригородного автобуса, так называемой «лягушки». Еще в ту пору, когда Крюгер только осваивался с должностью районного секретаря, взгляд его упал на эту гробницу.

— Для чего нам гроб посреди рыночной площади? — спрашивал он. — Мало мы, что ли, навидались гробов с тридцать третьего по сорок пятый?

Бургомистр поддержал его.

— И железо нам пригодится. Долой надгробие.

В один прекрасный день городские рабочие, вооруженные кузнечными молотами, явились на площадь. Дантист Циттер видел это своими глазами. Он как раз смотрел в окно, дожидаясь, пока затвердеет гипсовый слепок для протеза. Увидев, как рабочие разбирают чугунную решетку, дантист вскричал:

— Они хотят надругаться над творением Шинкеля!

Культурбунд всполошился. Оказавшись лицом к лицу с толпой разъяренных культуртрегеров, Карл Крюгер поскреб в затылке.

— Ну откуда я знал, что надгробие делал Шинкель? Всего на свете ни один человек не знает. А металлолом нам нужен.

Это происшествие многому научило Крюгера. В недолгие часы, отведенные для сна, он начал читать книги по изобразительному искусству. Он даже сходил тайком на кладбище, осмотрел скульптуры и высказался следующим образом:

— Брак, сплошной брак. Качество — это всегда качество, все равно — на фабрике или в искусстве, для рабочих или для королей.

Время шло, и настал день, когда Крюгер уже с гордостью показывал гостям памятник на рыночной площади:

— Работа Шинкеля! А вы небось и не подозревали?