Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

— На тему «Ефремов и его женщины» нагорожено столько форменной ерунды — отвечать смешно. Все, что я думаю о женщине как женщине, актриса она или крановщица, я написал в юношеском дневнике, и ничто никогда не менялось. Мне всегда была нужна жена-друг. Ты про это не пиши. Достаточно этого: жены Л. Толмачева и А. Покровская, дети Михаил и Настя. Внуки чудесные, до правнуков не дотянусь, не встретимся, но пусть хоть так помнят. Был такой дед-прадед, любил как мог. Строил театр.

— Народ хочет знать, кто ждал вас на пороге загса в белом кожаном костюме и кто ездил с вами в Ленинград, прихватив из дому кастрюльки с едой. Ну и всё в таком же духе.

— Это не имеет отношения к делу. К моему делу.

— Молчать о личной жизни? Кому это выгодно?

— Театру. Между моей влюбленностью в N или M нет связи с моей режиссурой в спектаклях «Вечно живые», или «Так победим!», или «Сирано де Бержерак». Даже в последнем чтении сериями — Чехова, между прочим, «Моя жизнь» — нет зависимости от той или иной женщины. Разве что от дружеской помощи женщин-коллег, помогавших с поездкой на лечение во Францию — тут неоценимую помощь оказали Ирина Корчевникова и Татьяна Бронзова, — варивших мне суп, создававших последний уют, когда мне наконец понравилась идея уютного теплого дома. Оценил, хоть и запоздало…

Часть четвертая. Восьмидесятые и девяностые

Перестройка

Биографию как моралистико-психологический этюд родил Плутарх. Мы все его разудалые дети, когда пишем роман о другом человеке. Другой — не-я. Как ни крути, что-то осудительное-восхвалительное пролезет. Никогда не напишешь так гладко и ровно, чтоб объективно. Но надо пытаться, хотя бы пытаться, особенно когда ты сам жил в описываемый период. Я там жила-была и право имею.

Восьмидесятые — последние советские годы. В 1990 году уже начался распад единой страны, хотя предсказать его (но не предсказали) можно было заранее — с тех перестроечных лет, когда распалось то, на чем эта страна держалась, — великая и страшная идея принудительной справедливости.

Я пишу эту книгу и для тех, кто никогда не видел СССР, но любопытствует по его поводу, и для тех, кто помнит свой СССР. Не все понимают, что за роль — возглавлять главный театр страны. Или так: никто не понимает. На протяжении всей театральной карьеры — от первых солнечных ролей в Центральном детском театре до беломраморного памятника на Новодевичьем — Ефремов является советским человеком. Быть советским человеком — значит… О, слышу за сценой нарастающий шум: бегут знатоки, сейчас расскажут мне про сталинизм или сталинщину — в зависимости от ориентации.

Именно в восьмидесятых начинается сюжет, который припоминают Ефремову чаще всего. Припоминают бодро и с угрозой в голосе, будто он и развалил часовню, как Шурик в «Кавказской пленнице». Распад! К спящему королю приближается возлюбленный брат. Сонная империя развесила уши и получила яд сразу в оба. Призрак коммунизма не успел предупредить Гамлета, чем кончится месть, поскольку увлекся собственными похоронами.

МХАТ в любом обличье, в каждой номинации — от Художественно-общедоступного до удвоенного в 1987-м — Театр с прописной буквы. Религия. Как в любой религии, у Театра есть экзотерическая часть, внешняя, обрядовая, через нее входят и проникаются, — и внутренняя, эзотерическая, потаенная, сакральная, где живет смысл. Неприятие чего-либо эзотерического означает, что местные жрецы отрицают потаенный смысл как таковой. Нет — и все. Но сакральный мхатовский смысл безусловно есть. Именно расщепление сакрального на стразы экзотерики не прощено. «Гений! Ефремов великий деятель! Но зачем он это сделал!» Выслушав за 2019 год сто раз гений или не гений, сам разделил или кто подговорил, я притомилась и уже не хочу об этом. Но народ требует.

С одной стороны, мхатовская ситуация 1987 года позволила народу слишком много узнать о внутренней жизни Театра. Увидеть звезд без грима. Легализовать любовь профанов к закулисью. Утолить любопытство: «Ах, вот, значит, как устроено ваше чудо!» Обыватель искренне полагает: вот узнаю, сколько любовниц у директора завода, и все пойму в тракторах.