Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Отсюда, из нашего века, демократизаторы тех лет кажутся восторженными демократизаврами. Не потому, что вымерли, а потому что проиграли, и если постаревшие шестидесятники по сей день вспоминают оттепель, то прорабы перестройки, как называли идейных лидеров восьмидесятых, не вспоминают так жарко и уверенно своих споров и надежд. На что надеялись, условно скажем, восьмидесятники? Слова-то нет. Шестидесятники есть, восьмидесятников — в таком мощном символическом звучании — нет. Хотя сказать можно, грамматика позволяет, но прочувствовать, снять кино, поговорить на кухне — не о чем, не о ком.

Одна из ведущих тем и forte, и piano звучала так: русский народ — раб исторически, оттого и кровь, и репрессии. Поднималась классика — и Лермонтов (прощай-немытая-россия), и Некрасов:

У русского особый взгляд,
Преданьям рабства страшно верен:
Всегда побитый виноват,
А битым — счет потерян!

Пригодился и Чехов с пресловутой каплей раба, которую в действительности он никогда ниоткуда не выдавливал. Чудесную возможность договориться наше общество использовало для больших страстей, и я понимала их как восстание интеллектуалов против событийно-сенсорного голода.

В 2020 году исполняется тридцать лет людям, родившимся в 1990 году. СССР они уже не помнят. Когда родились дети перестройки, к детсадовскому возрасту ставшие детьми девяностых, у их родителей была одна проблема — выжить самим и выкормить младенцев, коих несметно народилось в перестройку. На просветительскую работу что такое социализм у родителей в девяностые не было времени. Они до сих пор не могут объяснить, почему Горбачев, пообещавший народу социализм с человеческим лицом, вызвал такую бурю восторга, что вышел демографический взрыв, самый крупный в ХХ веке. Родители в основном забыли, а дети не спрашивают, поскольку не знают что спросить.

В 1987 году, когда делился МХАТ, со всех сторон Ефремову писали, давали советы — в том числе зрители. Богатое по мысли письмо из Витебска, от председателя правления акционерного коллективного хозяйства «Социализм» В. Б. Козубовича содержало дивное предложение: «…предлагаем межхозяйственную кооперацию в плане МХАТа как госпредприятия или в плане МХАТа как коллективного хозяйства творческих работников». Ефремова с мест стыдили за возню с труппой, призывали бросить курить, требовали наладить взаимосвязь со зрителем и воспитать волю: «Вам уж 60 стукнуло, и не поймете: зачем в конечном счете человечество создало театр?» А действительно — зачем?

Руководитель МХАТ всегда, со студенческой скамьи поклонявшийся идее Станиславского о театре-ансамбле и веривший только в коллективное решение задач театрального искусства, оказался в той же ситуации, что и все. Правда, в восьмидесятых ни он, ни кто-либо другой не могли представить себе грядущих девяностых. В перестройку всеобщий взлет и подъем относились прежде всего к перспективе социализма с человеческим лицом и казалось, что ради столь яркой и действительно великой цели можно свернуть горы.

Был ли Ефремов атеистом? Оставим — измы. На мой взгляд, он веровал — никогда об этом нигде не говоря — в соборность как Божье установление. Идея театра, как он трактует ее и в личных записях, и в публичных выступлениях, в целом совпадает с идеей соборности. На мой вкус, это самая красивая идея на свете, но, увы, сознание человека не вмещает ее. Соборность антиномична: две противонаправленные идеи, у каждой есть толковые адепты и система доказательств, но идеи непримиримо противоречат друг другу. Например, идеи коллективизма (Россия) и индивидуализма (Европа). Обе фундаментальны для устройства социума: или — или. Возникает иллюзия выбора — а идея соборности объединяет их. В ней сила всех и сила каждого уравновешены. Мозг, полный штампов «мы» или «я», сопротивляется бешено. Пусть я. Нет! Давайте вместе. А может, так: все «я» вместе? Когда все вместе, это ансамблевый театр Станиславского и Ефремова. Но как это сделать?