Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Ефремов хотел, чтобы пушкинская тема прозвучала в его интерпретации так же внятно, как и чеховская. Гастроли тех лет — бенефис Чехова. Разумеется, вместе с пьесами современных драматургов. Длиннейшие гастроли в Японии — в основном Чехов. Но О. Н. все чаще размышлял о Пушкине, особенно об актуальнейшей в те годы теме «народ и власть» в его самой знаменитой пьесе. Весной 1989 года он начал репетиции «Бориса Годунова», но тогда спектакль поставить не удалось — он вышел лишь через пять лет и на другом нерве.

Режиссеру помешало участие в другом спектакле, который разворачивался тогда в прямом эфире: речь идет о Первом съезде народных депутатов СССР, открывшемся в Кремле 25 мая. На это действо, за которым с замиранием сердца следила вся страна, зазвучали неслыханные прежде речи, всплыли новые имена. Началась — впервые за много лет — публичная политика, хотя многие по привычке думали и голосовали, как велит начальство. Ефремов, избранный депутатом от Союза театральных деятелей, на съезде не выступал, но ходил на многие заседания и внимательно наблюдал. Возможно, искал характеры для будущих ролей — а характеры там были еще те.

Он и раньше был депутатом Верховного Совета СССР и не «для галочки», как многие. Депутатский статус дал ему возможность помогать людям. Представьте себе, такое бывает. Кстати, когда в 1955 году во Францию приехала первая делегация советских артистов, Жерар Филип в застольной беседе с Николаем Константиновичем Черкасовым все допытывался, как это он, актер, вдруг член парламента? То есть депутат Верховного Совета СССР. Французу в середине пятидесятых это казалось невероятным. Много лет спустя другой французский артист выдвигался в президенты, и такое поведение уже никого не смущало. Времена меняются.

Тайна, вообще не затронутая журналистами: народный депутат СССР Олег Николаевич Ефремов. Письма к нему с просьбами и его ответы занимают целые ящики в его архиве. Письма адресованы просто: Москва, проезд Художественного театра, МХАТ. Доходили даже трогательно именные — как на деревню дедушке: Москва, О. Н. Ефремову. Измученные квартирным вопросом ветераны, пожилые артисты, родственники реабилитированных, но забытых государством, получали жилье, земельные участки с помощью депутата Ефремова. Читаешь и глазам не веришь. Одно жилищное дело, вдумайтесь, счастливо завершилось в самом конце 1991 года. Вовремя. Жизни СССР, считай, остается полчаса, но Ефремов успевает переслать просьбу по инстанции, сопроводив убедительным письмом, и проконтролировать ответ. Промедли он — и не видать старушке своего угла…

Данные о депутатской карьере народного артиста СССР никогда не публиковались по прозаичной причине: рынок медиа в начале девяностых перешел на сенсации и скандалы. Хорошие новости вышли из моды. Сказать, что человек построил или вырастил, можно в глянцевых СМИ, где строят дворцы и растят звездных детей. Но это не новости людей, а технология продвижения селебрити. Журналисту невподъем вывести фразу: человек помог человеку и все стало хорошо.

В депутатских папках много писем Ефремову на все темы: о погромах в Закавказье, о сексе в кинолентах, о демагогии должностных лиц, о расселении коммуналок, о перестройке, о парке «Лосиный остров», о гражданстве СССР, о независимости республик, о мемуарах его коллег, обо всем социально важном, включая даже незаконное изъятие имущества при открытии уголовного дела. На письмах пометки: какие приняты меры. На скрепке — переписка с инстанциями: кто что писал и кто как ответил. С гражданкой, незаконно лишенной имущества, разобрались, ценности возвращены. Но чаще речь идет о моральных ценностях, и тогда письмо адресуется именно народному артисту СССР, а не только депутату Верховного Совета. А когда депутату, то адрес, бывало, короткий: «Кремль».

Например, читательница мемуаров Михаила Козакова (С. П. Фисунова из Ростова-на-Дону) возмущена нелестным отзывом автора о Е. А. Фурцевой, женщине из народа, ткачихе, бывшей в современниковские времена министром культуры СССР. Ссылаясь на газетный текст, жалуется, что ночь не спала, думала и «как не стыдно кощунствовать над женщиной, давно ушедшей из жизни». На конверте помета помощника: «С Козаковым переговорили 3 марта 1990 г. 11–45». Как переговорили Ефремов с Козаковым о покойной Фурцевой ввиду жалобы ростовчанки (она уже обращалась в газету, опубликовавшую фрагмент мемуаров, но «редакция „Недели“ остается глухой к нашим переживаниям»), мы уже никогда не узнаем. Но я бы хотела слышать эту беседу.

Помогал, поддерживал, верил, что справедливость восторжествует. Верил истово. Верил ли Ефремов в Бога? Читаю депутатскую папку — и вдруг вижу, и сама потом уснуть не могу: зеркальце-письмо отразило всю эпоху на одной бумажной странице. Цитата большая, но уж оцените контент по достоинству:

«9 марта 1990. Ювеналию, митрополиту Крутицкому и Коломенскому, постоянному члену Священного Синода

Уважаемый Владимир Кириллович!