Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Годы перестройки, начатой в 1985-м, закончились — когда? Видимо, 2 января 1992-го, когда начались экономические реформы под флагом шоковой терапии? Или раньше, когда в 1990-м был ни с того ни с сего объявлен суверенитет России — от кого? Учебник молчит. Говорит Виктор Сергеевич Розов, любимый драматург Ефремова: «Да, та насильственная капитализация на американский манер, которая у нас проводится, она неорганична для нашей страны, она не может быть для нас реальностью, как не стал реальностью коммунизм. Но если коммунизм — это мечта о всеобщем благе, то развитой капитализм американского типа — это совсем не идеал. Коммунизм мог быть мечтой, идеалом для миллионов людей, а капитализм, несущий беду многим, идеалом и мечтой ну никак для них быть не может».

Кто-то скорбит, что народ, строивший светлое будущее коммунизма, получил указание строить капитализм. Кто-то абсолютно счастлив.

Напомню детям, что лозунгом коммунизма было от каждого по способностям, каждому по потребностям. Образ изобилия, всеобщего благоденствия и гармонично развитой личности был чрезвычайно привлекательным. Проблема в том, что перед наступлением коммунизма должен был расцвести социализм как предыдущая экономическая формация. Этого не произошло: СССР понемногу загнивал, потом начал быстро распадаться. Распад стал окончательным, когда президент СССР Горбачев объявил по телевизору о своем уходе с поста. Через неделю — 2 января 1992 года — началась либерализация цен. Намеренно отпущенная Гайдаром, тогдашним исполняющим обязанности премьер-министра, инфляция с ходу рванула в галоп. Цены мгновенно выросли втрое-вчетверо, и потрясенные граждане вдруг обнаружили, что у них мало денег — и становится меньше с каждым днем. Это действительно вызвало шок, сравнить который не с чем. Внезапная война, объявленная младореформаторами — так называли правительство Гайдара, — своему народу. Но…

Даже в декабре 2019-го о событиях 1992-го солидная газета «Ведомости» пишет: «Автор экономической реформы показал, что политику необязательно быть аморальным. Мы все живем в мире, который был создан Егором Гайдаром за несколько недель 1992 г.». И в былинных тонах душевно повествует о человеческих достоинствах ушедшего героя, в мире которого мы, оказывается, все еще живем: «Яков Уринсон вспоминал, как однажды они с Егором Гайдаром и его сыном Петей рыбачили. У Гайдара явным образом клевало. Но он сидел с отсутствующим видом. Петр деликатно вытащил за него удочку. А Егор Тимурович произнес: „Я вот все думаю, какие реформы можно сейчас провести на Кубе“. Как раз в это время на Острове свободы осыпался режим Кастро. Едва ли в то время Гайдар мог на что-то повлиять — не то что на Кубе, даже в своей собственной стране. Но привычка нести ответственность — в буквальном смысле за всё — осталась. Привычка как фантомная боль, оставшаяся после нескольких месяцев, а то и недель на рубеже 1991–1992 гг., когда были приняты принципиальные решения по реформированию экономики». Автор статьи не чувствует, что живописует, по сути, образ дедушки Ленина-2 и что политик в подобном образе — вне морали, поскольку мораль по определению занимается различением добра и зла, а реформатору-радикалу не до того.

«Либерализация цен» была совершена, можно сказать, в одно утро. Люди (неразумное население) проснулись после Нового года в другой стране. Неслыханно удивились, что в магазинах, еще вчера пустых, продается три вида колбасы — но дорого. (Колбаса здесь и продукт, и символ.) Все выросло как из-под земли, хотя никак вроде бы не могло. Оказалось, все было, но на прилавки не выпускалось, чтобы создать иллюзию краха. Реформа, таким образом, заключалась в создании зримой проблемы (пустые магазины), а затем — блистательном ее решении: наполнение магазинов резко подорожавшими товарами, словно кривлявшимися: хочешь есть — иди строить капитализм! Работать надо. Зарабатывать. Не умеешь — уйди совсем. И ушли совсем миллионы некогда живых людей.

Театральные, балетные, машиностроительные, медицинские, учительские, детсадовские, прочие — все существующие на тот момент сообщества оказались перед пропастью. В учреждениях культуры стало невесело. Переход на рынок означал и коммерциализацию контента, актуализацию подходов, в которых никто не разбирался: сегментацию аудитории, целевое послание, усиление развлекательной функции и пр. Главное — другая этика: культ успеха, материальная выгода, лидерство, корпоративная культура.