Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Трудно и вообразить, как вдруг все всё начинают понимать. Еще вчера говорить о МХАТ неодобрительно было нельзя. Сегодня — можно. Но вчера у народа был МХАТ один-единственный, сегодня два. В глазах раздвоилось. Мозг не готов к подобной шизофрении. Объявленный при Горбачеве плюрализм мнений — страшное дело — так и не вошел в жизнь по сей день. Я имею в виду мирный ход, диспут. Все больше полемика, хайп: с хейтерами, троллингом и прочими видами хамства.

Общая масса публикаций о Театре и его худруке увеличивается. Их о нем вообще тысячи, но период перестройки — что-то особенное, и не только потому, что он входит в дружеские отношения с Горбачевым. Ефремов — романтик, так думают многие, и наступила одна из самых романтичных минут его судьбы: время совпало с верой.

«Советская культура» пишет о нем красиво, уважительно, даже цитировать приятно: «Постоянное стремление по возможности серьезно и правдиво размышлять над жизнью, а также какое-то очень молодое умение начинать все с чистого листа, с нуля, заново. Каким-то непостижимым образом Ефремов просто сам себя вынуждает поступать именно так, а не иначе».

Фразисто и нудно. Фразу надо пояснить: нелепая склейка правдиво размышлять над жизнью — дань советскому стилю. Но вот про молодое умение начинать с нуля непостижимое — правда. Дон Кихот вышел на очередной профессиональный турнир с ветряной мельницей.

А в 1988 году в прессе появляется выражение, которого вот точно не ждали. И оно потом еще вернется. Оно всегда возвращается, когда плоды свободы некуда девать. Новые недовольные. Я сейчас процитирую типичную статью того года о комсомоле, а вы постарайтесь поверить своим глазам:

«Ну уж действительно это стало просто модным, наравне с карденовскими новациями в одежде: чуть пошла ругань насчет нашей жизни, сразу приплетают комсомол. Иногда в этом хаосе слов даже трудно бывает припомнить, в чем он НЕ виноват. Едва заходит речь о молодежи, комсомол виноват сразу и во всем. А в чем конкретно? А неважно. А какой комсомол, конкретно? А весь. Это напоминает пространные рассуждения про „нашу молодежь“, когда какие-нибудь страшно умные авторы или чиновники распространяются (обобщая!) по поводу очередной тусовки „металлистов“ или юнцов с рыже-зелено-фиолетовыми гребнями на макушках. Словом, виноват комсомол, и всё тут. (Удивительна и страшна наша способность сваливать вину за все на нечто очень конкретное, вырванное из контекста жизни, истории, первопричин, количества, которое определяет качество. Свойство это было, кстати, подмечено великим Гоголем, который выразил его, правда, на другом примере. Помните? Насчет… стоит поставить какой-нибудь памятник или просто забор, как сразу к нему всякой дряни нанесут… Есть тут определенная историческая закономерность — между потребностью обобщать и желанием наложить мусор на вдруг обозначенное место.)

Подчас создается ощущение, что комсомол виноват и в священном акте рождения (недоглядели!), и в священном акте погребения (опять недоглядели!). Но мне кажется (подчеркиваю, кажется!), что если самих комсомольских работников (и чем выше, тем вернее) спросить, кто же виноват в грехах „нашей юности вечной“, они такое ответят (если, конечно, захотят), что останется задирать голову и грозить небу кулаком, суча (см. примечания) по земле ногами.

Так кто же виноват? И в чем?»

Примерно в той же степени, в какой упомянутый комсомол грешен во всем, от Гоголя до наших дней, в той же и МХАТ, разделившись, придавил весь СССР. Упростим донельзя: Ефремов не разваливал ни Театра, ни Советского Союза. Он строил. Как Чехов, который все время что-нибудь строил — в прямом смысле.

* * *

Гастроли огромного театра — никто из чужих и представить не может, что это такое: все эти контейнеры с декорациями, разборки, кто едет, а кто нет и прочее. На мой взгляд, выдержать гастрольные нагрузки не смог бы никто из фанатов, влюбленных в кумира. Вошло в легенду, как весной 1988 года МХАТ долго гастролировал в Японии, а времена были нерыночные, а престижных холодильников и телевизоров с хорошей диагональю хотелось — и все накупили. А главреж собрал труппу поговорить. А труппа сидит и считает сантиметры и килограммы, чтобы подогнать под оставшиеся деньги на отправку добра в Москву. Он терпел их арифметику минут тридцать-сорок и наконец подал голос: «Я думаю, что следующий сезон у нас должен пройти под знаком Пушкина». Следующий год как раз был 1989-й, а мы в России на все девятки в конце даты реагируем автоматическим приливом чувств. Мы с друзьями, например, в 2009 году подарили острову Родос памятник Пушкину, а я провела там первый Пушкинский праздник.