Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

В реальности Бах и Гендель не виделись никогда. В пьесе они пьют, закусывают (причем бедный, голодный Бах-Смоктуновский ест непрерывно), они говорят и говорят, срываются на крик, а зритель смеется и хлопает, хлопает, еще не догадываясь, что поезд уже ушел и очень скоро вопросы, выкрикнутые в этой постановке, поселятся в каждой голове. Страна вся будто завшивеет, до того густо покроется вопросами. Начиналось и типа началось открытое общество — с иным отношением к дару: не ты важен, гений, а как ты себя предъявишь, каким способом вынудишь окружающих заметить твою звездность. А ты вообще кто? Жизнь твоя чем-то примечательна?

Помните, как в самой первой автобиографии написал о себе Олег Ефремов? «Я родился в 1927 году 1-го октября в городе Москве. Жизнь моя ничем особенным не примечательна. Под судом и следствием не состоял…» Шалишь. Следствие ведут знатоки — друзья.

«День своего 70-летия, 1 октября, Олег Ефремов провел в Петербурге. В Доме Актера прошла пресс-конференция, которую записывали все возможные средства массовой информации…» — пишет театровед Марина Дмитревская[27], предваряя интервью с гостем-юбиляром. Интервью имеет заголовок — цитату из слов Ефремова: «Страх не понравиться ЛУКОЙЛу». (Переведу для миллениалов: деньги как цензура, горькая ирония.)

В беседе с Дмитревской Ефремов воспроизводит старую памятную сценку о том, как он гостил у близкого друга. (Ту же сценку О. Н. воспроизводит много раз и в других интервью, поэтому она в конце концов меня убедила и заинтриговала.) Цитирую: «…был потрясающий случай, связанный с Ленинградом. Много лет назад. Ну, ты знаешь, когда уже нет никакого выхода? Мне одно прикрыли, другое не разрешают… В такой момент я приехал в Ленинград, пришел к Сашке Володину, а он тогда только получил свою новую квартиру… Настроение жуткое, страшное, просто — до отчаяния. И мы с ним выпиваем. Крепко. Но я не пьянею. От какого-то внутреннего жуткого раздрая, что ли… Он проводит меня в комнату, но учти — квартира новая, безо всякой фурнитуры, без дверных ручек… Я кидаюсь на кровать, засыпаю — и просыпаюсь, видать, пьяный уже. Ну, то есть во сне дошел. Просыпаюсь пьяный и понимаю, что я… в камере. И вдруг все жуткое, что сидит во мне, отступает! И я начинаю плакать счастливыми слезами от того, что — Господи! — я свободен! Я свободен, мне не надо ничего решать, ничего делать! Всё!

Это было здесь, в Ленинграде, у Сашки. А сейчас… Знаете, сажусь сейчас в „Стрелу“. Конечно, там сервис не такой, как в Ригу…<…> И на столе, смотрю, лежит такая памятка из четырех сложенных листиков — как сопротивляться депрессии. Ну, думаю, надо посмотреть, потому что знаю: ни один философ мира за всю историю человечества на этот вопрос не мог ответить. Я думаю: что же они-то ответили? Бумажки эти, оказалось, были насыщены высказываниями, связанными с верой. Много цитат апостола Павла… Ну и правильно. Потому что истинная депрессия возникает от того, что ты понимаешь бессмысленность существования, жизни. Поэтому для меня так дорога система Станиславского. Она не просто — элементы, а в ней есть цель. Ему было важно, чтобы актер мог войти в определенное состояние, которое Станиславский называл творческим. Ему важно было это творческое самочувствие для театра, но оно важно любому человеку. И это — единственный путь для того, чтобы проживать жизнь, которая дана нам в подарок — и мы не знаем, будет ли она потом… Но как жить — вот вопрос. Трудно — не трудно… Все эти вещи думающий человек проходит…»

Жизнь как подарок ощущают не все и не всегда. Дети обычно счастливы, подростки глубоко несчастны, а потом уж как повезет с мудростью. Фразу о творчестве как важном для человека самочувствии О. Н. говорит в интервью 1997-го. Жить ему остается три года.

Ефремову всю жизнь судьба на юбилей подбрасывала шанс подумать. Людям, у кого к 1992 году ничего не было на руках, может, еще и повезло. А у кого были дети, театры, принципы — им пришлось ознакомиться: фатум, рок, убийство без суда и с весьма укороченным следствием.