Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

В декабре 1992 года во МХАТ поставили спектакль «Возможная встреча» по пьесе немецкого драматурга Пауля Барца. В главных ролях — два гения. Роль Георга Фридриха Генделя играл Ефремов, роль Иоганна Себастьяна Баха — Смоктуновский. Входил с подносом и репликами Любшин. Публика вела себя странновато: аплодировала на выходах, а посреди действия — на понравившихся репликах. Публика выражала мнение. Будто кто-то из героев, Бах или Гендель, прыгнул два тройных акселя на льду через горящее кольцо и тут же поцеловал тигра. Вообще-то именно от, хм, слишком непосредственного поведения зрителя в свое время отталкивался Константин Сергеевич Станиславский, создавая Художественный театр. Отталкивался в прямом смысле: отвергал. Ведь это все равно что хлопать между частями симфонии. Завсегдатаи филармонии мгновенно отличают чужаков-неофитов по неосторожному хлопку восторга. Чувствуют себя неуютно, когда в зале невежды.

Почему на спектакле 1992-го аплодируют когда вздумается, что за моветон, откуда это во МХАТ? Конечно, дышать и смеяться зритель мог всегда сколько угодно. И плакать. А в XIX веке — еще и пить и есть, опаздывать и уходить. И обмирать от счастья, и жить вместе с актерами в едином порыве. Но руки распускать впечатлительного зрителя уже вроде бы отучили отцы-основатели Художественного театра, хотя поначалу театр и назывался общедоступным. Отчего в «лихих девяностых» зритель забылся и вдруг повел себя, как дикарь встарь, когда бисировали по десять раз? Ведь ушли жуткие ретровремена буйного премьерства, когда выходил артист, уточнял быть или не быть, а его потом вызывали и вызывали, и он повторял монолог «быть-или-не-быть», пока не отваливались ладони у зрителя, охочего до чужих слез. Ведь было — и конец разнузданной простоте публики в нашей стране положили Станиславский и Немирович-Данченко с помощью совершенного инструмента, Художественного театра. Откуда ЖЕ в 1992 году пошел новый прилив плебейства? А время его вернулось. Как говорил тот же Станиславский, «хамодержавие» — то самое время, когда революция выносит ил наверх.

В содержание своего времени всю жизнь вслушивался актер и режиссер Ефремов. В 1997 году его спросили, кто он в первую очередь — актер или режиссер? Ответ сбивает с ног: «…я сейчас начинаю в большей степени становиться режиссером. Потому что раньше это было вроде как по необходимости. Актером быть мне всегда было проще и легче, в кино-то вообще отдыхаю (это совсем безответственно)… Ввестись в свой спектакль в „Современнике“ было всегда легко. Я ставил, я и играл. А сейчас — совсем другое. Актерское и режиссерское искусства действительно разнонаправлены по своим задачам. Актерская профессия центробежна, актер все время занимается собой и в себе. А режиссура центростремительна, режиссер должен добиться от других гармонии, единства. Запутать, соединить всех, причем так мощно, чтобы они сопротивлялись этой своей центробежной силе. Сейчас я уже не могу ставить и играть…»

1992-й — год-символ, реперная точка девяностых. Декабрь 1992-го — премьера «Возможной встречи», а в Большом Кремлевском дворце свой спектакль — Съезд народных депутатов РСФСР снимает Гайдара. Сцена в Кремле, когда Гайдара не утвердили премьером, а Черномырдина выбрали, была не менее сильной, чем тут же, через улицу, одновременно показываемый спектакль «Возможная встреча» про Баха и Генделя. И оба действа на одну тему: как жить в свое время.

Упрощение, опрощение, смена парадигмы, а с нею — состава зала. То есть зал теперь всегда будет иной? Напор глянца и развлекательности, новое знание о деньгах и даже уверенность в силе денег, остатки прошлой восприимчивости (все-таки зал-1992 пришел на диалог Баха и Генделя, хотя, возможно, на звезд — Смоктуновского и Ефремова, и кто знает, на кого в первую очередь?), переход хода на этическом поле и гол в ворота гуманистической морали. Все новое, а артисты старые. Из того прошлого, где талант еще имел право на существование по определению. Когда он был ценен сам по себе, а не ценой, которую готов за него заплатить зритель. И беседуют Бах с Генделем ровно об этом: почему гений Бах обладает ровно одним камзолом, а способный хорошо предъявить себя, ловкий, оборотистый Гендель живет успешно и на широкую ногу?

Гендель реальный, ровесник Баха, — композитор замечательный. Чайковский писал о нем весьма уважительно: «Гендель был неподражаемый мастер относительно умения распоряжаться голосами. Нисколько не насилуя хоровые вокальные средства, никогда не выходя из естественных пределов голосовых регистров, он извлекал из хора такие превосходные эффекты, каких никогда не достигали другие композиторы». Оратория «Мессия» доказывает все сказанное. Но Гендель по сравнению с Бахом — популярный сочинитель.