Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Если ваш голый зад в меду и вы сели в муравейник, дальше понятно? Или брылястые пылкие подмосковные голуби, нажравшие себе точный взгляд на тучных помойках эпохи, увидели, что вы идете с кулечком, — вам надо пригнуться и быстро уползти, или голуби сыграют с вами в муравьев. Одноактная пьеса, хоррор. Примерно такова режиссура. Вы сила, ум, даже честь и совесть, а человек маленького роста на вечере вашей памяти говорит очень доверительно: ну, он всегда разыгрывал такого, знаете, парня с окраины…

* * *

О. Н. пострадал от мемуаристов не меньше других гениев. Одна клятва на крови чего стоит. Окаменели глянцевые клише. Они мешают разговаривать с моими современниками.

Я чувствую разницу между клятвой и памяткой. Вы тоже чувствуете?

Клятвы на крови не было. Театр начинается с вешалки Корша. Дарвин не выводил человека из обезьяны. Каплю раба Чехов не выдавливал. Осенью 1993 года в Москве не было красно-коричневого мятежа депутатов. Горбачев не разваливал СССР. Ефремов не был свой парень, незадачливый форточник с Воркуты, простак из арбатской коммуналки. Не за каждым великим мужчиной стоит великая женщина. Коммунизм не сумма советской власти и электрификации всей страны (Ленин). Пока хватит.

И с «вешалкой», и с «системой Станиславского», и с «каплей раба» мы встречаемся на каждом медиашагу. Ошибки регулярно становятся мифами, а мифы бронзовеют и лезут в историю на роль фактов, событий и даже явлений. Дни рождения (1 октября 1927 года) и кончины (24 мая 2000 года) Олега Ефремова всегда вызывают всплеск медийного внимания. Чем дальше, тем больше журналисты переписывают друг у друга сюжеты, приводящие ко все большему искажению образа. Истину здесь не найти, но можно хотя бы избежать пошлости.

Олег Николаевич считал пошлостью, в частности, повторение. Путь к штампу — повтор. Повторяться пошло в любом деле. Чехов, его любимый исторический двойник, тоже ненавидел пошлость. Им обоим, Чехову и Ефремову, сейчас было бы не выжить: время возвело то, что они оба считали пошлостью, в ранг роскоши. В том и трагедия. Поэтому они оба задохнулись. И Чехов, и Ефремов страдали заболеваниями дыхательных путей. В мире пошлости им было нечем дышать.

В школьной презентации по Ефремову — видимо, хорошая училка задала на дом — а все впаяно в Интернет, как муха в янтарь — никак не выдрать — боекомплект перейдет — абсолютно беззаконно — в историю судьбы. А цитируемый направо и налево мемуарист однажды обиделся на Ефремова. И талантливо наврал, и правдоподобие заливает глаза, как самогон. О, точно. В истории работают самогонщики.

Многого не было из того, что кажется былым. Например, простого парня с окраины Олега — не было. А говорят. Бесчисленных романов с актрисами — не было. А говорят. МХАТ? О. Н. его сначала спас, потом удвоил. А говорят и пишут раскол, раздел или, помягче, разделение. Был один, стало два, откуда же закрыт или уничтожен?

Оторвитесь от наладонных экранчиков — посидим у большого советского экрана. Он затонул, как Атлантида, вместе с магами-гигантами, легендами, или только притоплен? Надо понять.

— Слово правда частотно в лексиконе ваших мемуаристов, а люди все разные. Чем больше говорят о правде, — а она у каждого своя, — тем меньше я, советская женщина, верю. Вы с Константином Сергеевичем говорили о правде и жизни человеческого духа. Теперь ваши могилы соседствуют. Хочу понять смысл этого соседства, объяснить другим, особенно молодым людям. Для разных поколений — разные Ефремовы. Вы породили большой клан.

— Мы с Константином Сергеевичем — звучит. Большая честь.

— Бывают мемуаристы, как пионеры, грызущие свою халву учиться, учиться, учиться: им и во рту сладко, и научились, и даже сочинили анекдот: «Владимир Ильич, а зачем учиться три раза? А я ручку расписывал!» И все смеются, поскольку бронзовый кумир опять повержен — ну как приятно. Так и фраза Чехова, что Станиславский сгубил его пьесу, обваливает столько славных книжных полок, что впору признать Чехова слабоумным, лишь бы уцелели образы: пьесы и Станиславского.

— Не будем их осуждать. Я ведь тоже перед уходом хотел заново поставить «Вишневый сад», но передумал. Опять не поймут.

— Я вспоминаю, как на вечере к 120-летию со дня рождения Станиславского в 1983 году вы с коллегами — а там Евстигнеев, Смоктуновский, Баталов, Богатырев, Мирошниченко…

— …и Ангелина Степанова, и Марк Прудкин — из великих стариков Художественного театра.

— …все по очереди читаете письма Константина Сергеевича залу, который знает его письма не понаслышке, но вы им что-то еще говорите, убеждаете… В чем? Вы говорите в начале: прислушайтесь к Станиславскому. Мы находим там ответы на все вопросы. Любой начитанный человек в СССР тут же слышит анекдотом: на все вопросы отвечает Ленин. Это финал поэмы Вознесенского, который сам лично как бы символ оттепельных стихочтений в Политехническом музее вместе с Беллой и Женей. Идет дошлифовка мифа о Ленине: