Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Мы движемся из тьмы, как шорох кинолентин:
          «Скажите, Ленин, мы — каких Вы ждали, Ленин?!
Скажите, Ленин, где победы и пробелы?
          Скажите — в суете мы суть не проглядели?..»
Нам часто тяжело. Но солнечно и страстно
          прозрачное чело горит лампообразно.
«Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?»
          И Ленин отвечает.
                    На все вопросы отвечает
                              Ленин.

Молодые не знают этих стихов, им трудно понять, как давно покойный вождь может отвечать на современные вопросы. Теперь уже и не может, разучился — и Станиславский не отвечает. Может быть, спросить Ефремова, который в свое время чутко прислушивался к обоим? Может, у него найдутся ответы на вопросы, которые за век так никуда и не делись?

«Не каботинствовать!»

Солнце, редкий гость московского лета-2019, изливало тепло, шалило, кувыркалось, и Новодевичье было театрально. Я обошла квартал № 2 по периметру.

— В путеводителях пишут, что вы рядом со Станиславским. Не пишут, что напротив Булгакова, за спиной Чехова, в десяти метрах от Гоголя. С путеводным рядом, когда речь о Новодевичьем, журналисты своевольничают, политиканствуют. Помните, как в марте 1998-го писали в «Коммерсантъ-Daily» об Улановой, когда вы пришли на панихиду?

«Вчера Москва прощалась с великой балериной: в Белом зале Большого театра прошла гражданская панихида по Галине Улановой. В тот же день она была похоронена на Новодевичьем кладбище рядом с Юрием Никулиным. Очередь к Большому тянулась сквозь милицейские кордоны от Театра оперетты. Тысячи людей, большинство из которых никогда не видели ее на сцене, пришли поклониться великой балерине. <…> Олег Ефремов, представленный Васильевым как близкий друг Улановой, говорил о том, что „она была определенным эталоном для искусства балета во всем мире“ и о „традициях некоммерческого искусства“, заложенных Улановой. Ефремов довольно неожиданно заметил, что „это еще не прощание“, и призвал присутствующих: „Будем поминать. Увековечим. Будем человечнее в этот день“». Журналисты простодушно удивились, что панихида — не прощание.

— Сказал, чтобы услышали. Я уже болел, ходил с трудом, дышал с трудом, я уже понимал, что скоро мы с Галиной Сергеевной тоже будем рядом. Но на панихиде принято прощаться. Прощаться с кем? С Улановой невозможно попрощаться, как с солнечным светом. Она уже есть и всегда будет. И со Станиславским невозможно попрощаться: он повернул артистов не спиной к залу, как пишут радостные профаны, а лицом друг к другу. Он стал репетировать с ними за столом. Они, как рыцари Круглого стола короля Артура, все равны. Понять друг друга, чтобы разобрать роль по движениям души.

— При любой возможности вы уговариваете людей быть людьми.

— В годы замысла о Художественном театре еще ни австрийского психотерапевта Фрейда, ни русского психиатра Сербского в общественном сознании, в культуре нет. Они уже родились и работают, но никто еще не пользуется ни психоанализом, ни методами лечения по Сербскому. Сейчас кажется, будто они всегда были, а их не было. Когда созидается Художественно-общедоступный театр, когда он идет к первому спектаклю, мир другой. Женщины другие, у них, например, еще нет избирательного права, они вторые после мужчин. Нет современной нам науки о психике. Есть государственная религия, согласно которой душу надо спасать, а не лечить у доктора. И тут Станиславский делает шаг, предвосхищающий науку ХХ века: разбирает душевные движения героев, чтоб их поняли артисты. Художественный театр, если вдуматься, опередил науку. Стоит гений нашего внимания?

— С прискорбием отмечаю, что и в нашем веке единства по вопросу «душа или психика» нет. Есть два профильных сообщества — и они в противостоянии.

— Артисту молодому, только вчера вышедшему на сцену играть, поначалу все равно — душа у него или психика. А режиссер должен знать, что у него, и управлять движениями струн актерской души. Чтобы его психика не повредилась. Зрителю тоже не до терминов, он не в лекторий «Знание» пришел.

— Интересно, знал ли сам Станиславский, что его прорыв к душе-психике — он сформулировал это как жизнь человеческого духа — прорыв в запретную зону? И что искусство опять опередило науку, на сей раз — в Художественном театре?

— Он выразился изящнее. Он сказал, что его так называемую систему — он всегда мыслил слово система в кавычках — ему подсказал Шаляпин. Случайно.

— Да, припоминаю. Шел Шаляпин по сцене и пел. В зале сидел Станиславский и хлопал в ладоши. Хлоп — и система. Певец в костюме не столбом стоял, а двигался. Шаляпин-актер вырвал человека из гранита. Взорвал шаблон, где стой себе и пой. Премьерствуй. Бисируй. Развлекай. Услаждай.

— Я в «Современнике» говорил своим: не каботинствовать!