Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

— Елена Юрьевна Миллиоти вспоминала, как вы могли разругать актрису: «Ты каботинка!» Страшное дело!

— У каботинства два определения. Оба явления, ими определяемые, противоправны для мхатовской идеи. Ни странствующий комедиант, ни каботинка — второразрядная актриса, обожающая успех и шум, не совмещаются с идеей МХАТа. Я указывал на это актерам. Иногда кричал на актрис. Театрально и убедительно орал на них: ты каботинка!

— Я прочитала в вашем дневнике: «Великий писатель, ничего не написавший». Вздрогнула. С подобными мечтами расстаться трудно. У вас, кажется, была мечта стать драматургом. Была ведь?

— Была. Но три тетради стихов — и хватит. Читал друзьям. Написал пьесу. Не то. Я хорошо знал себя, но думал, что воспитанием воли смогу добиться улучшений. Мне казалось, что воля может все. Список моих, как тогда говорили, недостатков мне сообщали с самого детства. Я был дерзок, хулиганил, на выпускном курсе ударил Забродину, надерзил педагогу на экзамене, заявив, что мне нравится Хемингуэй. Во МХАТ меня не взяли за Хемингуэя. Я не нравился себе тощим и пил пиво, чтобы увеличить вес, — долго перечислять способы, как я пробовал свой материал на прочность. Я был дерзок и крайне самолюбив. И честолюбив: я хотел построить совершенного человека — себя.

— Анна Дмитриевна понимала вас. Пилила и тревожилась ваша мать постоянно. Ее письмо 1948 года В. Я. Виленкину говорит о грозовых тучах, сошедшихся над вашей головой еще на четвертом курсе. А вовсе не на пятом, когда «его не взяли во МХАТ, как он переживал». Ничего вы не переживали так уж сильно. Вы знали, чем все кончится. Теперь и я знаю, что раздута — не без вашей помощи — легенда про непопадание в труппу в 1949-м. «Фактурно похож на другого актера, и зачем нам два одинаковых артиста?» — сказали-де великие старики-мхатовцы. Суть была хорошо упрятана. Вами же. Гораздо легче идти по советской жизни с мифом о нефактурности как причине ах-какой-беды, чем с политической статьей на шее. Вы потом всю жизнь подогревали версию похож на другого, потому и не взяли.

Любимый педагог Виленкин в то время был у Ефремовых почти что членом семьи. Лиля Толмачева в январском письме из Саратова писала будущему мужу: «Привет от меня твоим маме, папе и Виталию Яковлевичу». Таков состав семьи на 1949 год. Из письма А. Д. Ефремовой Виленкину 22 ноября 1948 года («Художественный театр. Литературная часть»):

«Виталий Яковлевич! Вы меня извините, что я решилась написать Вам. Я в курсе того, какое отношение к Олегу в студии. Хочу в этом письме найти успокоение — поделиться, высказаться.

Получается чисто по-женски. Я ужасно переживаю. Олегу я не хочу показывать виду, ему нужна сейчас моральная поддержка, мы с ним не говорим об этом. Он тоже переживает — у него болит сердце — ночи спит плохо.

Первое обвинение Олегу совершенно правдивое за дисциплину нужно наказывать. Но второе (идейное) это ложь и жестокость. У нас в семье в этом отношении больше чем благополучно. Николай Иванович занимал все время ответственные места, абсолютно проверенный, преданный политически развитой беспартийный большевик. Олег молодой крепкий духом комсомолец никогда не проявлял себя отрицательно — наоборот.

Правда, Олег, как единственный сын, я сознаю, избалован. Он эгоист, самолюбив. Я его болезненно люблю и незаметно для матери воспитались отрицательные стороны характера. Но в то же время он хорошо учился любил и в детстве много читать, занимался во многих кружках Ц. Д. пионеров. Очень серьезно занимался в историческом кружке, после чего у него были прекрасные отношения с руководителем и всегда о нем были хорошие отзывы, как о способном. Избалован он еще и потому, первого сына Юрия я потеряла и когда родился Олег тряслась над ним до 12-ти лет чуть ли за руку неводила неотпускала от себя.

Виталий Яковлевич, дорогой, Вы хорошо искренне относитесь к Олегу — благодарю Вас. Дайте ему советы, поругайте как следует за дисциплину и вообще за все то что у него плохое. Он Вас любит, глубоко уважает — считается с Вами.

Моя к Вам просьба — об этом письме Олегу низвука.

PS Ник. Ив. сейчас нет — Олегу с отцом было бы легче все это переживать».

Ну вот, одной легендой стало меньше. Товарищи современники, которым Олег Николаевич сам рассказывал! Он вами манипулировал с тем же блеском, с каким водил за нос партийных начальников, — чтобы те не мешали ставить спектакли. О. Н. был на десяток голов умнее, чем казалось многим, а главное — все постоянно забывают главное, — что гениальный актер в любой выгородке сыграет вам все, что захочет сыграть он сам, а вы потом всю жизнь будете бегать в счастливой ошпаренности: как он мне доверился! Что он мне сказал в пять часов утра!

* * *

— Человек на сцене — подставке, пьедестале, котурнах, возвышении, волевой, молодой, весь как на ладони, — он всемогущ. А человек на экране — он еще и вездесущ и вечен. Искушение втройне. Кстати, вам говорили, что Церковь осуждает лицедейскую профессию?