Ольф. Книга третья

– Прости, я, наверное, перегнула палку. Трудно привыкнуть, что очевидное для меня вовсе не очевидно для некоторых других.

Я молчал. На глаза наворачивались слезы, подбородок предательски задрожал. Жизнь не научила меня выкручиваться из таких ситуаций. То, что для кого-то как с гуся вода, меня прибивало к полу и делало чугунным. И, самое обидное, так било по нервам, что организм впадал в детство. Слезы у мужика – что может быть хуже?!

Я шмыгнул носом и опустил лицо.

– Алик, ну что ты… – Маша прижала мою голову к груди и убаюкала в мягком плену. – Прости, если что-то ляпнула сдуру. Я же от чистого сердца. Не люблю, когда между людьми непонимание и вранье, жить нужно честно, как велит сердце. Брата я тоже доводила своей простотой, и, до того как Санька уехал, он все воспитывать меня пытался, не понимая, что его самого воспитывать нужно*. Теперь та же история с тобой.

Меня вжало между теплых полушарий, нос почти касался выпуклого соска, голову обвили ласковые руки. Мои руки попытались ответно обнять утешавшую меня «тетю Машу», но из последних сил я сдержался и вернул их обратно на колени. Лицо, зарывшееся в чувственную мякоть, отделенную только повлажневшей от моих слез тонкой тканью – это ладно, спишем на «утешение», а обнять оказавшиеся как раз на уровне рук ягодицы с торчавшим из них хвостом…

Даже в судорожных всхлипах на чужой груди я помнил, чья эта грудь, какая она и что находится ниже. На тонкой струне между ушами (это все, что осталось от некогда могучего мозга) звенел колокольчик тревоги: «Осторожно, опасность!»

– Все нормально. – Я отстранился. – Прости.

Хотелось предложить Маше чаю и посидеть в ночи за разговорами о жизни, но колокольчик в мозгу звенел, и я поднялся:

– Пойду спать. Спокойной ночи.

– Ну, если ты уверен, что все нормально… Не обижаешься на меня?

– Нет.

– Спокойной ночи.

Маша ушла, поигрывая торчавшим между ягодиц хвостом.

*(истории Маши и ее брата описаны в романе «Кваздапил. История одной любви»)

Глава 3

Со сном мне в тот день не повезло, а написанную ночью «зарисовку с неправильной философией» я Любе, конечно же, не отправил, ей лучше не читать такое. Иногда представлялось, что Люба где-то рядом, и дух захватывало: что будет, когда она увидит Машу со всеми ее взбрыками и бесцеремонностью? Ответ на вопрос, как она отнесется к происходящему, легко предугадать. Проблема, к моему великому сожалению, решалась единственным способом, кардинальным: вернуться домой самому или каким-то способом заставить съехать Машу. Она – раздражающий фактор. Она не такая, как мы с Любой, оттого многие ее поступки бесили, а внушенные кем-то благоглупости, выдаваемые за жизненную правду, заставляли жалеть бедняжку, чья жизнь покатилась по наклонной. Что ждет Машу впереди при сложившемся у нее мировоззрении? Муж-гуляка и вечные скандалы или одиночество, утоляемое алкоголем и случайными связями? Никому не пожелаю такой судьбы. Обидно, что Маша не видит свое будущее даже на шаг вперед. А все из-за неправильности или полного отсутствия жизненной цели. Кстати, о целях. Вместо «Цели», где моя цель торчала на виду, как вчера у Маши рыжий хвост между ног, я отослал Любе новую зарисовку, написанную специально по случаю, возвышенную и пафосную, где превозносилось лучшее из чувств:

«Самая-самая»

«И ныне многими признаваемый авторитетом герр Шопенгауэр в свое время написал: "Женщина – своего рода промежуточное состояние между ребенком и мужчиной". Наверное, что-то в этой мысли есть. Что-то. Но не больше. Больше – лишь для тех, кто женщинами пользуется под предлогом, что любит их, но никого не любит по-настоящему. Просто потому, что не умеет. Не знает, как это – любить с большой буквы. И совершенно не хочет узнать. Иначе придется выбрать: Она, любимая и желанная, ради которой можно и надо бросить все – и остальной мир с его развлечениями и возможностями на другой чаше весов.