Ольга Седакова: стихи, смыслы, прочтения. Сборник научных статей

Герой не уточняет маршрута своего путешествия, важно, что поход туда, «куда [ему] велели», оборачивается большим долгожданным счастьем, сравнимым с unio mystica, со встречей-единением с Началом. Простота в этом бесстрастном говорении, близком стилистически литургической поэзии с параллелизмами на лексическом уровне (слушать – услышу; говорить – говорили; ждал – дождался; знал – узнаю), как бы освобождает слова от готовых, бытовых смыслов. На уровне ощущений описанное в стихотворении состояние приобретает непосредственность, первобытность, чувствуется это и в сознательном отказе от рифм и в максимальной упрощенности формы[761]. Приведенное выше стихотворение «Путешествие» (1980–1982) инсценирует сокровенную встречу, воссоединение: «Каждый хочет, чтоб его узнали: / птицы бы к нему слетались <…>». Как и в этом стихотворении, иная местность неоднократно наделяется качеством вечной памяти, память эта односторонняя; Там вечно помнят о нас. Через упражнения, попытки вспомнить то основное, которое находится за пределом нашего будничного сознания, проходит путь человека в «иной мир». Седакова часто моделирует эту ситуацию[762]. В стиле молитвенных вопрошаний выдержаны фразы из ранних стихотворений: «Кому меня здесь поручили? / Позволишь ли вспомнить, отец?» («Где тени над молью дежурят…», 1: 33) или же «Если это не сад – / разреши мне назад, / в тишину, где задуманы вещи» («Неужели, Мария…», 1: 27). Иной раз голос извне просит-приказывает: «Ты не забудь меня, Ольга, / а я никогда не забуду» («Старые песни». Детство, 1: 183). Человеческому неведению противопоставляется вечная божественная память: «Ты помнишь эту розу, / глядящую на нас? – / мы прячем от нее глаза, / она не сводит глаз» («Тристан и Изольда». Рыцари едут на турнир, 1: 152); «Знает Бог о человеке, / чего человек не знает» («Старые песни». Неверная жена, 1: 192).

Пытаясь преодолеть забвение, лирические субъекты стремятся проникнуть в до-языковую сферу, туда, где тишина и «задуманы вещи» (1: 27). Мысленные походы в доязыковую сферу лишь частично вписываются в традицию литературных походов за забытыми поэтическими словами, в случае удавшейся встречи с «иным» язык теряет миметическое свойство:

Как из глубокого колодца
или со звезды далекой
смотрит бабушка из каждой вещи:

– Ничего, ничего мы не знаем.

Что видели, сказать не можем.

(«Старые песни», 1: 211)[763]

В этих на первый взгляд невычурных, ясных примерах следует выделить особенность стихосложения Седаковой, рождающую при чтении ощущение простоты и доверительности к словам. Однако часто это первичное впечатление оборачивается чувством «мнимой понятности», исходящим из двух полярных направлений стихотворения. Постараемся описать их: простыми лексическими, синтаксическими и стилистическими фразами, в которых выдержан, например, весь цикл «Старые песни», Седакова создает пространство для сопереживания. В то же время путем минимального описания возникает свободное смысловое пространство, уход от однозначности влечет за собой чувство дезориентации у читателя, присущее первичному освоению незнакомого смыслового пространства. Таким образом проявляется конгениальность стихотворений Седаковой: построение стихотворения соответствует природе описываемого предмета. Затрагивая темы и сферы, не поддающиеся «традиционному» словесному охвату, в нашем случае это «иная местность», Седакова сознательно создает момент недосказанности[764]. «Нематериализованная», но весомая часть высказывания остается не только в сознании поэта, она присутствует и в материи стиха, в его мнимой понятности[765]. В поэтологическом словаре Седаковой «недосказанность» как один из элементов незаконченной, открытой формы возводится в ранг высших поэтических свойств произведения. В эссе «Разговор о свободе» поэт с восхищением отзывается о «странно[м] свойств[е] Пушкина оставлять вещи незаконченными – иногда не подобрав одного-единственного слова и оставив пробел на его месте». И дальше:

Вот что в конце концов я назову свободой: возможность предпочесть чистоту всему прочему. Не поставить никакого эпитета, если единственно правильный не приходит на ум(4: 52).

Приглашение следовать словам на пути к чему-то беспредельно новому, незнакомому, динамика движения к «иному», описанная в стихах, порой и приближение к этому «иному» – один из излюбленных приемов Седаковой. Таким образом она наращивает напряжение, которое не разряжается в непосредственном содержании стихов. Оно выдерживается до конца, стоит как будто бы в воздухе над словами.