Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

Итак, в современной культуре можно обнаружить несколько пластов. Это — церковная культура, которая по определению не входит ни в какие конфликты с Церковью. Далее, это культура, опирающаяся на традиции русской классики, христианской по своему духу и сохраняющей на себе этот отпечаток. К этому культурному пласту относятся, безусловно, те современные писатели, которые исповедуют себя православными, причем это исповедание становится порой не только темой, но и в какой-то мере элементом поэтики. Здесь можно вспомнить Солженицына и Аверинцева, Чухонцева и Кублановского, Поздняева и Седакову...

Однако проблемы возникают при столкновении любых форм постмодернистской цивилизации с системой христианских ценностей, хранимых в Церкви и осуществляемых через нее. Здесь все — и исповедание Единой Абсолютной Истины, и традиция (Предание), и иерархия, и стиль — не только не совместимо с постмодернистским мышлением, но настолько ему ненавистно, что провоцирует в нем агрессию.

Случай с Тер-Оганьяном, разрубавшим иконы и выдававшим богохульство за культурную акцию, — закономерность, а не случайность.

Святотатственный роман Жозе Сарамаго, сразу после выхода которого сей посредственный автор получил Нобелевскую премию, — не случайность, а закономерность.

Демонстрация фильма “Последнее искушение Христа” по национальному телеканалу, осуществленная вопреки обращению и предостережению главы Церкви, членами которой является, по меньшей мере, 60% населения России, — увы! — закономерность.

Либеральная Франция, отказывающаяся праздновать 1500-летие крещения своей страны, встречающая папу Иоанна Павла II листовками, карикатурами и даже бомбой, подложенной в собор, где он собирался совершить мессу, поносившая его на страницах своей прессы и вменяющая ему в вину даже его болезни, скрупулезно расписанные на газетных передовицах, — увы! — отнюдь не случайность.

Постмодернистская цивилизация, не совместимая с Церковью Христовой и ее духом, если и не преуспеет в том, чтобы разложить ее изнутри, то, придя к власти, будет гнать ее с неистовством Нерона, с маниакальностью большевиков. Она снова — на этот раз под знаком “плюрализма”, под знаком того, чтобы “не нарушать права атеистов” — будет взрывать храм Христа Спасителя, превращать церкви в блудилища, а верующих называть мракобесами...

Примечательна такая характерная черточка: нецерковная или околоцерковная интеллигенция активно приглашает Церковь к диалогу, однако имеется в виду, что диалог этот будет представлять собой систему интеллигентских инвектив в адрес Церкви. Под диалогом также имеется в виду, что интеллигенция будет призывать Церковь к покаянию, вводить в ней “перестройку” и “гласность”, водворять “новый мировой порядок” и реорганизовывать ее по образу и подобию интеллигентского кружка. На основании того, что Церковь по самой своей мистической природе не может откликнуться на призыв к своему обмирщвлению, нецерковная интеллигенция склонна делать вывод, что Церковь вообще не способна к диалогу.

Еще в начале века по сходным причинам (хотя русская интеллигенция того времени по степени религиозной просвещенности не сопоставима с нынешней) “Религиозно-философские Собрания” просуществовали всего полтора года и распались, когда весь пафос светской стороны стал сводиться к требованию церковных реформ и необходимости “третьего Завета”.

Теперь Церкви предлагается помалкивать при виде того, как постмодернистский дискурс ставит художественный эксперимент над ее святынями, или даже самой перейти на позиции этого неслыханного “нового мышления”. Однако Церкви вот уже два тысячелетия слишком хорошо знакомо и мышление такого рода, и подобные “эксперименты”.

Умилительно же при этом то, что деятели культуры, отрицающие Церковь, при этом как будто рассчитывают получить от нее благословение или, по крайней мере, одобрение. Воистину, — “как низко ни пал человек, но в сердце своем он ничего не хочет, кроме святости, ничего не любит, кроме святости, ничего не чтит, кроме святости” (прот. Сергий Булгаков). Дух Святой пребывает в Церкви, почему она и называется “Святая Церковь”.

Поэтому — возможно, подсознательно — даже и иным постмодернистам, вопреки всему, было бы чрезвычайно приятно, если бы их назвали христианскими писателями. Я весьма живо представляю себе, как, встречая, скажем, Дмитрия Александровича Пригова, говорю ему со всей дружественностью: “Дмитрий Александрович, какую же это вы христианскую написали вещь! Прямо в наилучших традициях православного юродства!” Я так и вижу, как он улыбается, как ему это лестно. Ему так приятно, что он, отшучиваясь, хихикая и смущенно почесывая переносицу, пытается это скрыть...

Потому что пока еще большая честь, если тебя назовут христианским писателем... Сколько пройдет времени, прежде чем это слово у нас, я имею в виду в России, станет в общественном мнении ругательным и опасным?.. Год? Два? Полтора?..

Ирина Роднянская