Олигархический транзит

Кое-что нестандартное за это время случалось. Посреди рейса вдруг прикажут зайти на пустынный рейд где-нибудь в Африке да ещё выключить систему опознавания судна (но кому она нужна, эта система? Её только-только начали вводить, никакого контроля за пределами Европы пока не налажено); ночью к борту подойдет шаланда, скинешь на неё своими кранами пару контейнеров, по документам вроде как с детскими игрушками, — и все дела. В журнале, конечно, требовалась безупречная чистота. Задержка небольшая, каких-нибудь полсуток. Откуда? А был противный ветер, волна заливала палубу, там груз деликатный — пришлось сбросить скорость. Заходили только в Беджаю, где по документам и приняты игрушки. Штурмана свои ребята, всё понимают — тоже ведь не на луне купоны стригут. Палубной команде и мотористам вообще эти дела до лампочки: что везли, куда везли, что там в судовом журнале написано — только ушами хлопают; им лишь бы сверхурочные платили. Случается, попадётся какой-нибудь правдолюбец из молодых, начнет вынюхивать да пасть разевать, но тут уже многое зависит от дисциплины на судне и прежде всего от капитана. Нельзя проявлять слабину, давать повод усомниться. А вообще, от крикунов стараются обычно поскорее избавиться.

Но такого, как в этом рейсе, чтобы все на ушах стояли, — не бывало.

После отбытия чрезвычайных визитеров, которые проторчали у него за коньяком два часа, окончательно заморочили голову и при этом умудрились почти ничего не сказать, Красносёлов позволил себе передышку, просто сидел с закрытыми глазами и думал. Остановить время, когда его попросту не осталось, — это особая привилегия капитана. Он нередко так поступал в самые критические моменты жизни и выигрывал. Неопытные и боязливые начинали суетиться, кидались из стороны в сторону, необдуманно хватались за соломинку и первыми шли на дно, а он выжидал, и время поворачивало вспять, начинало работать на него. После он делал то же, что пытались делать они, то есть спасался, но уже в других, гораздо более выгодных условиях. Так было при катастрофе «Академика Тряпкина», когда вся команда, в том числе и капитан, попрыгали в ледяную воду и погибли от переохлаждения, а он, тогда третий штурман, преодолев смертный ужас, заполз следом за опытным стармехом в полузатопленное машинное отделение, по примеру «деда» покрыл свое тело толстым слоем тавота и обмотался широким скотчем, а затем успел в последний момент выскочить на поверхность, попал в бушующий океан — и был один из всех спасен норвежцами. «Дед» оказался не таким проворным, застрял в стальной ловушке, пошёл на дно вместе с судном…

Вот и теперь он представлял, на что так или иначе придётся пойти, знал, что сделает это, но спешить не хотелось. Этот шаг при малейшей осечке мог обнаружить его слабость, открыть ту самую брешь, через которую в конце концов ворвется хаос. Прежде надо было спокойно обдумать ситуацию.

За обедом Красносёлов присматривался к сидевшему напротив старпому [1]. Он знал Акимова всего пять дней — с той минуты, как тот появился на судне. До этого их пути никогда не пересекались. Послужной список Акимова говорил слишком уж о многом, то есть опять-таки почти ни о чём. И то перепробовал, и это, и в каких только переделках не бывал… Непростой человек, с двойным или даже тройным дном. Да ещё большая разница в возрасте — можно сказать, старшее поколение. Что ему на этом судне понадобилось, откуда такая блажь — под старость бросать работу на берегу и снова идти плавать, да ещё в должности старпома? Тут требовалось воображение, нужно было что-то додумывать и даже дофантазировать, а капитан выдумок не любил. Он всегда опирался на конкретную сиюминутную реальность. Вот сейчас, например, — о чём там Акимов, не переставая, травит с третьим механиком, что у них может быть общего?

— Матросы совсем как дети, — говорил между тем старпом. — Обратите внимание, как они выражаются: «тать», «накить», «впенду»… Это же детский лепет! И воображают они вокруг этого своего лепета совсем по-детски: страшные слова и пугают, и затягивают…

— «Тать», «накить», «впенду», — с восторгом повторил Сикорский. — Грандиозно! Я бы никогда не додумался, что ниточка тянется из младенчества. Слушайте, а поп-музыка, все эти шлягеры? Это ведь то же самое! «По-ра-по-ра-по-радуемся», помните?

— Точно! Люди так и просятся назад в утробу. А их не пускают.

Слушая старпомовскую ахинею, капитан почему-то вспомнил другого новичка, нелепого мальчишку-практиканта, что ворвался вчера к нему в каюту. Оба они, старый и малый, словно какие-то «облаки в штанах». Искомой реальности с Акимовым не получалось. Есть, правда, два-три пунктика, по которым его можно прижать (и тут, кстати, спасибо мальчишке, подкинул лишнюю зацепку), но ведь этот иезуит увернётся. Делать нечего, нужно пробовать.