Олигархический транзит

— Сам знаешь. Ящики у нас в первом трюме, а что в ящиках — неизвестно. Тяжеленные, тонн под тридцать. Говорят, бомбы или ракеты. То ли химия, то ли радиация. Их сразу горбыльком прикрыли, чтобы портовый контроль за границей не приклёпывался. И крысятника прислали сторожить. Этот старпом у нас меньше недели, раньше мы с другим плавали. Мужик был — задубись… Капитаном на контейнеровоз ушёл. Видишь, на причале двое с собакой? Вон, вон, напротив полубака! До погрузки их не было, а теперь каждую ночь дежурят. Смотрят, как бы кто ящики до отхода не спёр. А ты, значит, бежишь, как крыса с тонущего корабля? Всё верно, свои яйца ближе к телу. Я бы тоже сбежал, да потом с волчьим билетом никуда не возьмут. Они умеют это устраивать, у них система. Ну, будь!

Оставшись один, Миша принялся механически бродить по палубе: пять шагов от своего поста в корму, пять шагов обратно. Дальше отойти не решался. Иногда вглядывался в подсвеченные палубными огнями силуэты судовых кранов, за которыми в недрах трюма должны были скрываться таинственные ящики. Жабину он верил и не верил: очень уж комичную, на его взгляд, фигуру представлял собой этот матрос, да и предположения его были из разряда фантастики. Бомбы, секретные агенты — всё это выглядело чересчур увлекательно, такое Миша мог представить только в кино. Должно было здорово повезти, чтобы среди рутины и убожества матросской работы на этой загруженной дровами посудине, пришвартованной где-то в болотном краю, попасть в подобную переделку! Это всё равно что увидеть НЛО с зелёными человечками. Жабин злится на старпома, тот к нему придирается, вот и всё объяснение.

Другое дело, что Миша пока так и не решил, как ему поступить: остаться здесь или забрать утром документы и уехать. Старпом обещал, что не будет препятствовать. Но Жабин что-то говорил насчет «волчьего билета». Надо думать, какая-то нехорошая бумага непременно пойдёт отсюда следом за Мишей в училище, и это точно будет конец карьере. Готов ли он к этому? Теперь же примешивалось ещё одно щекотливое обстоятельство: есть на борту ящики или нет их, но его уход будет восприниматься Жабиным и другими (Жабин не такой человек, чтобы хранить молчание) как бегство от опасности. Сколь бы случайным и кратковременным ни было пребывание Миши на этом судне, он не хотел прослыть среди этих людей трусом. Можно было вообразить, каким пренебрежительным взглядом одарит его на прощание боцман, как осклабится сосед по каюте Андрей, как искренне огорчится Иван Егорович, сколько язвительных шуток отпустит Александр Васильевич. Да и старпом… Стоп. Что — старпом? Если Жабин прав, то он знает о ящиках побольше других, и насмехаться ему вроде как не пристало. А если всё это выдумки и наветы, то тогда ему тем более не до смеха. Надо ведь как-то оправдываться перед экипажем…

Миша вспомнил странную многозначительную реплику старпома накануне вечером: о том, что рейс может стать серьёзной проверкой и уроком на всю последующую жизнь. Что он подразумевал — только ли обычные трудности и опасности в море? И почему подчеркнул, что не вправе и даже не хочет удерживать Мишу на судне?..

Два человека с овчаркой на поводке, на которых указывал матрос, вскоре стронулись с места, прошли от носа мимо трапа в сторону кормы, равнодушно поглядывая вверх на Мишу, и скоро скрылись из вида в темноте на соседнем причале. Скорей всего, это была обычная охрана порта.

Существовала ещё одна причина для задержки на судне, о которой следовало, наверное, подумать в первую очередь: деньги. Ведь он взял в обрез, не рассчитывая на обратную дорогу, — наоборот, надеялся хорошо подзаработать в рейсе. Теперь на билет до дому не хватало. Единственный выход — позвонить матери и попросить выслать телеграфом до востребования. А до прихода денег оставаться, конечно, здесь: хотя бы есть койка и кормят. Сколько ещё дней простоит судно в порту? Успеют ли прийти деньги?.. Миша вспомнил, что хотел позвонить маме ещё вчера, порадовать её, что благополучно устроился настоящим матросом и скоро отплывает в тёплые страны. Но вчера на него обрушилось так много неожиданных впечатлений и событий, что в суматохе это намерение как-то вылетело из головы. Мобильник был при нём, можно звонить хоть сейчас, кругом тихо, никто не мешает. Да только мать спит — не будить же? И что он ей скажет? От вчерашней эйфории не осталось и следа. Попросит прислать денег, объявит, что бежит с судна, уходит из училища, сжигает за собой все мосты и едет к ней, чтобы навсегда остаться дома? Бред, бред! Да если бы дома, а то ведь сразу в армию, и она тоже держит эту опасность в голове. Можно вообразить, как подействует на неё такая новость…