Олигархический транзит

— А без филологии нынче никуда, Николай Николаевич. Вы заметили, каким слогом мы с вами, командный состав, изъясняемся? «Сливает», «шмонать»… Между прочим, у матросов, я специально прислушивался, воровского жаргона меньше. Матерок — да, но первозданный, без этой уголовной шелухи. А мы без неё не можем. Она накапливается с повышением статуса, так сказать. И я вдруг подумал: а как же на самом-то верху наши паханы общаются? На каком наречии? Или уже без слов обходятся, с помощью одних только знаков? Ваши сегодняшние генералы — о чём хоть они говорили?

— Про вас ничего не говорили, можете быть спокойны. А вот у меня есть основания думать, что к сливу… к разглашению могли быть причастны вы.

— Ровно настолько, насколько и вы, Николай Николаевич. Это тупиковый путь, поверьте.

— Вы пришли сюда не с улицы…

— Я пришёл через пароходскую контору, как и вы. Лично мне удружил бывший однокашник Тимоша Лихонос. Его зовут Тимофей Петрович, вы его наверняка знаете. Когда-нибудь, если захотите, я расскажу вам о нём поподробнее.

— И вы не в курсе?

— Ни сном ни духом.

— Как тогда понимать вашу вчерашнюю разборку с Ругинисом?

Капитан пошел ва-банк. Нет, Акимов и глазом не моргнул.

— Как понимать… Плохо надо понимать, Николай Николаевич. Когда нет информации, в экипаже начинают бродить слухи. Я попросил его закрепить оттяжками на талрепах ящики в первом трюме. Вокруг них навалены кучей рыхлые доски, если бортовая качка начнётся, всё на сторону съедет. А команда бастует. Чем-то им эти ящики не нравятся. Только теперь я начинаю догадываться чем.

— Владимир Алексеевич, мне даже неловко, вы постарше меня… Неловко слышать от вас всё это. Войдите и в моё положение. Сундсвалль закрыт, ящики везти надо. Если нас поджидают в Швеции, то могут ждать и в любом другом месте. Один я, получается, подставляю свою задницу. Прямо какой-то заговор. Вы можете переговорить с этим, как его… с однокашником? Неофициально, по-дружески?

— О чём говорить-то, Николай Николаевич? Судовладелец будет от всего открещиваться, вы же сами знаете, и правильно сделает. Судно в аренде. Почему вы не задали свои вопросы генералам, когда они здесь были? Не сразу дошло или струсили?

Капитан почувствовал, что сгоряча раскрылся непозволительно, сверх всякой меры, и теперь опасную пробоину ничем не закроешь — она будет только расти. Он молчал, уже больше от досады на себя, чем на собеседника.

— И потом, — не унимался Акимов, — что-то не могу взять в толк, при чём здесь экологи. Это в первую очередь проблема таможенников. Кстати, вы не боитесь, что наша таможня при оформлении отхода начнёт возникать?

— Наших — не боюсь.

— А как дальше с этими ящиками, будем крепить?

— Оставьте как есть. Прикрыты, и ладно. Команда увидит, опять вонь пойдёт… Сейчас не зима, сильных штормов не будет, проскочим. Что у вас за отношения с поваром Юнаевой, старая дружба?

— Не понимаю, Николай Николаевич.

— А чего тут понимать. Не из-за неё ли вы сюда причалили?

— Думаю, эту тему нам с вами лучше не поднимать.

— Ну почему. Повариха девица пикантная.

— Да уж не клеитесь ли вы к ней, Николай Николаевич? Не советую. Дохлый номер.

— Ишь ты, какой самоуверенный! Это мы ещё посмотрим. Одно дело старый старпом, другое — капитан в расцвете сил…

Напрасно он так сказал. Задела его, конечно, старпомовская наглость, но лучше было сдержаться. А теперь они вроде как соперники, то есть на равных, и нежные чувства Акимова к поварихе ни к какому делу уже не пришьёшь.

— Послушайте, — сказал старпом. — Я вам буду помогать, коль уж так вышло. Не в моих правилах прятаться за чью-то спину. И с Лихоносом попробую переговорить. Глупо это, но попробую. Об одном прошу: не трогайте вы Светлану! Я не за себя опасаюсь, честно. За вас…

Об изменении рейсовых планов никто из команды, как ни странно, не узнал до самого отхода. Обычно такие новости распространяются мгновенно. Тут мастер отдавал должное выдержке старпома.

О том, что Сундсвалль отменяется, Красносёлов сам объявил за завтраком в кают-компании в день отхода, когда все уже были на борту. Просто поставил перед фактом, не вдаваясь в причины.

На какое-то время народ оторопел.

— Ну и правильно, — первым нарушил тишину звонкий голос третьего механика. — Что мы у этих шведов забыли? От них с петровских времён одна только головная боль. Побили их один раз, и хватит.

— Мы их побили, — возразил электромеханик Лайнер, — а теперь они вон как живут, а мы…

— А чего вы хотели, Борис Исаакович? — изгалялся Сикорский. — За победы приходится платить. Мы за славу Родины ничего не пожалеем.

— Во-во, даже последних портков. Я три года в отпуске не был…

— Что так? — вступил в разговор второй помощник Грибач, бесцеремонный и заносчивый молодой человек, у которого были какие-то высокие связи.

— А не хочу на берег, не могу там ни на что глядеть! Мне непонятно, как можно унижать людей этой грязью и вонью, которая у нас везде! Как можно столько времени терпеть такое!

Над Лайнером открыто насмехались, особенно часто Грибач, но тот словно не понимал, на любые приколы отвечал обстоятельно и серьезно.