Олигархический транзит

Теперь он почему-то совсем не боялся, даже не гадал, что они с ним сделают. После всего, что случилось со Светой, с Чернецом, с Бугаевым, его собственная судьба и сама жизнь перестали его волновать. Ушло двусмысленное чувство — жалость к себе, перенесённая на ближних; осталась только безмерная вина, которую нельзя было ни объяснить постороннему человеку, ни с кем-то разделить, ни, к несчастью, искупить. Прежде он верил сам и убеждал других, что для живого всё поправимо. «Ты правда так думаешь?» — спрашивала Света в тот страшный вечер. Неизвестно, что она вкладывала в эти слова, в чём сомневалась и какую неправду чувствовала, но сам он только сейчас понял, что у правила есть страшное исключение. Живой, как он ни старайся, никогда не сможет оживить тех, кого нет. Им больше не нужна его любовь, они не увидят слёз раскаяния и не смогут простить. Каждый до конца дней обречён оставаться наедине со своей виной перед ушедшими. Мгновения, когда Света стояла рядом, вцепившись в его рукав, когда Бугаев задавал ему последний в своей жизни вопрос, миновали, их было уже не вернуть. Наверное, людей-то уже и в те мгновения было не спасти, что-то бесповоротное с ними уже произошло… но это не имело значения. Он не сумел. А потому и для него жизнь потеряла цену. Потому и никакие угрозы не могли его напугать.

Так что он нисколько не жалел о своём выборе. Одно только тревожило и усугубляло тоску — таившаяся в глубине сознания горькая мысль: а есть ли на самом-то деле та Россия, которая «устала»? Или она теперь вся — мертвецы да сумасшедшие? Несчастный, запутавшийся народ, не умеющий отличить своей пользы от чужой…

В столовой он уединился, сосредоточился в себе, и никто из команды не решился потревожить его расспросами. Все и без слов всё поняли. Сидели по своим углам, потупившись. Похоже было, что они ещё раньше, задолго предвидели результат, что все их разговоры и уговоры были так, для проформы, а прежде всего — попытками объяснить и оправдать свою слабость. Никто из них не сомневался, как поступит Акимов, и такое отношение к нему после всего, что претерпел он в этом рейсе, было, может быть, с их стороны высшим признанием.

К вечеру стало покачивать: пошла крупная зыбь. Ухалин не солгал с прогнозом — где-то близко штормило. На Акимова качка подействовала как снотворное. Было ещё не поздно, ещё народ передвигался по столовой, запинаясь иногда об его лежащий на ходу матрас, перебрасывались репликами, хлопали дверью, включали воду и гремели чашками, горел большой свет, а старпома куда-то уносило. Похожие ощущения бывали в детстве, когда взрослые продолжали жить вечерней жизнью, а тебя уже сморило на диване… Он спохватывался, выгребал назад, на свой матрас. Слышал тревожные разговоры почуявших приближение непогоды моряков. Думал о том, что стихия всё-таки немного отрезвляет: не будь разных штормов, ураганов, землетрясений, наводнений, люди бы с головой погрузились в свои шкурные дела, затерзали один другого в озлобленном соперничестве, думали только о том, как вернее обмануть и погубить друг друга…

А затем Акимова всё-таки унесло, закружило в водовороте, и он оказался в другом месте.

Это была общага или дешёвая гостиница, не разобрать. Одно из тех пристанищ, где он провёл изрядную часть своей неприкаянной жизни. С ним рядом женщина, к которой его страстно влечёт. Она пришла, он знал, из номера или комнаты по соседству и тоже тянется к нему. Но они едва знакомы, встретились совсем недавно, и никто не осмеливается сделать первый шаг. Между тем в комнате скоро могут появиться посторонние — сосед, дежурная по этажу… И тогда всё. Тогда ничего не вернуть, магнетизм любви разрушится. Такие мгновения, когда двое хотят раствориться друг в друге, — как дуновения ветерка, они неповторимы. Эта отчаянная мысль придаёт отваги. Его прикосновения получают согласный отклик, и вот уже они лежат в обнимку. Он чувствует её тепло. Она избавляется от лишней одежды, он пытается ей помочь. Но что-то заедает в застёжке бюстгальтера, не расцепляются крючки. Известная история! Она отстраняется, шепчет: «Подожди, мне надо сходить к себе. Это недолго». И уходит. Она уходит, а её тёплое тело остаётся лежать рядом с ним. И он в нетерпении продолжает это тело раздевать, справляется-таки с крючками, а сам думает: «Сейчас она вернётся; что скажет, как посмотрит на моё самоуправство?»…

Света — а ему снилась, конечно, она, только не сразу он это понял — не успела вернуться до его пробуждения. Картина была такой яркой и сильной, что Акимов очнулся со стоном, как от боли. Не открывая глаз, ещё не отойдя от сна, подумал: тело тёплое. Она ведь живая! Просто на время отлучилась. Почему же я решил, что её не надо спасать, что поздно?..