Олигархический транзит

В эту минуту клацнул запор входной двери, послышалась ругань вахтенного. Старпом открыл глаза, с отвращением возвращаясь к реальности, приподнялся на локте, обернулся — и увидел возле самой двери её: босую, в одной сорочке, с распущенными спутанными волосами. Её дикий взгляд лихорадочно кого-то искал, пока не наткнулся на Акимова. Она испустила истошный крик, протянула вперед руки, кинулась к нему:

— Они хотят тебя погубить! Они тебя посадят!..

Через минуту дверь снова распахнулась, и в столовую ворвался Ухалин, зажимая рукой располосованную чем-то до крови щеку. За ним поспешно вошли дежурный мичман с кобурой на поясе, Пухло и Красносёлов. Акимов к тому времени держал Свету на коленях, как ребёнка. Она тряслась, всхлипывала, льнула к нему, поджав ноги и свернувшись калачиком, не разнимая обвивших его шею рук. Кто-то из команды укрыл её сверху одеялом. Моряки сгрудились вокруг них плотным кольцом.

— Она сумасшедшая! — воскликнул Пухло с каким-то грустным изумлением.

— Кто же знал, — виновато бормотал Красносёлов. — Людей нет! Кого попало брать приходится.

— Заберите её, — приказал Ухалин мичману.

Дежурный попытался отодвинуть крайнего моряка. Им оказался Жабин.

— Полегче, тут тебе не караси, — с угрозой пробурчал тот, не тронувшись с места и сжав огромные кулаки.

Мичман невольно отступил и оглянулся на начальство.

— Девчонка не в себе, она больна, — крикнул Бородин. — Вы что, хотите её добить?

— Больше ничего не подпишу, — срывающимся голосом объявил Сикорский.

— Вас надо судить, — отчеканил Ругинис, глядя на Ухалина с омерзением. — Я отказываюсь от своих показаний.

— Понятно, если так пойдёт, мы все откажемся, — рассудительно подтвердил Сипенко.

Ухалин повернулся на каблуках и вышел, не сказав более ни слова. За ним растерянно покинула столовую свита.

В ту ночь моряки долго не могли уснуть. Кто-то после перенесённого возбуждения хотел выговориться, но Нина Васильевна решительно обрывала пересуды:

— Помолчите вы, мужики! Пускай она поспит.

Света какое-то время ещё всхлипывала, иногда произносила бессвязные фразы. В конце концов она затихла, задремала в руках Акимова. Он уткнулся лицом в её рассыпанные волосы и сидел ни жив ни мёртв, оберегая её сон и желая только одного: чтобы эта ночь никогда не кончалась…

К утру погода посвежела, развело волну. Беспорядочно налетавшие с разных сторон шквалы ощутимо кренили судно. Около шести часов моряков потревожил Красносёлов, явившийся один: он поднял Ругиниса и попросил его сходить на бак, стравить якорь-цепь. Капитан опасался, что судно под ударами шторма начнёт дрейфовать, и решил зацепиться попрочнее.

В восемь утра дежурный не пришёл проводить традиционную перекличку. Никто из тех, кто столовался в кают-компании, не полюбопытствовал насчёт завтрака. У Светы под утро обнаружился жар; она забылась под одеялом на старпомовской постели; Акимов от неё не отходил. Народ упросил Нину Васильевну и Стёпу приготовить чай с бутербродами. Старпом от чаю отказался, а Свету решили покормить после, когда проснётся.

Разбудить её всё-таки пришлось. Около десяти в столовую вошли Пухло и рыжий помощник важняка и предложили всем выбираться с личными вещами на палубу.

— Не оставляйте здесь ничего, едем домой! — торжественным тоном объявил Пухло, стараясь подчеркнуть эпохальность момента. Больше всех этим известием был, кажется, тронут он сам — до того, что в уголках глаз выступила мокрота.

К Ругинису и Лайнеру сказанное не относилось: следователь сразу отозвал их в сторону и куда-то увёл.

Моряки разбрелись по своим разоренным каютам, собирать пожитки. Акимов попросил Нину Васильевну забежать к Свете и принести всё, что у неё там было, прежде всего одежду. Затем вместе с буфетчицей помог ей одеться. Света подчинилась безропотно и безмолвно; казалось, она не понимает, где находится, и никого не узнаёт. На минуту оставив её под присмотром Нины Васильевны на диване в холле, старпом поднялся в свою осквернённую каюту, где в эти дни обитал Пухло, машинально побросал в сумку одежду из шкафа, бельё, какие-то сохранившиеся после двух погромов, казавшиеся теперь никчёмными вещицы. Вернулся к Свете, вышел с ней на палубу. Тут один из военных моряков выхватил у него сумку, а рыжий следователь показал какую-то бумагу и предложил вытянуть руки.

— Я должен быть с ней, она очень слаба, — сказал Акимов, поддерживая Свету, висевшую у него на плече.

— Вы останетесь с ней, и ей ничего не грозит, — заверил стоявший тут же Пухло. — Чем быстрее вы подчинитесь, тем меньше будет беспокойства ей и всей команде.

Он подчинился, на запястьях защёлкнулись наручники, и Света, казалось, действительно ничего не заметила, по крайней мере, никак на это не отреагировала. Моряки тем временем один за другим выходили из надстройки с вещами и понуро скапливались у трапа. С некоторой растерянностью наблюдал за происходящим капитан.

— Я остаюсь, — зачем-то обмолвился он Акимову. — Я и ещё трое наших. До прибытия сменного экипажа.

— И опять не знаю, стоит ли вам завидовать, — ответил старпом. — Чует моё сердце, что вам тоже придётся несладко.