Олимпийские игры в политике, повседневной жизни и культуре. От античности до современности

Ссылку на слова из Писания Тертуллиан оспаривать не берется и говорит: «Это правда; но правда и то, что нельзя без срама смотреть на все там происходящее» (Tert. De Spect. XVIII.1). Автор порицает в атлетических состязаниях то, что в результате физических упражнений происходит «непомерное развитие тела» (и нарушаются установленные Богом пропорции), в процессе кулачного боя обезображивается лицо человека («сотворенного по образу Божьему»), а от наград за состязания нет никакой пользы для человека. Отдельного осуждения удостаивается борьба, охарактеризованная как изобретение дьявола, который «искусством своим поверг ниц (elisit) наших прародителей». Действия сатаны, таким образом, в изображении Тертуллиана уподобляются действиям борца, сражающегося с человеком. Дальнейший образный ряд ярко иллюстрирует эту мысль автора: «Сами движения [борцов] змееподобны. Захваты, чтобы сковать противника, обхваты, чтобы сдавить, извивания, чтобы ускользнуть»[132] (Tert. De Spect. XVIII. 3). Мы обращаем такое подробное внимание на эти слова, потому что в «Страстях святых Перпетуи и Фелицитаты» перед нами развернется поединок в панкратионе между человеком и дьяволом, в котором найдут место описанные выше приемы.

Подобное отношение к состязаниям в борьбе не мешает Тертуллиану в сочинении «К мученикам» легко использовать похожие образы для описания того, как мученики в тюрьме тренируются для победы в состязании: «И вот, ваш наставник Иисус Христос, который умастил (unxit) вас Святым Духом и вывел на эту борцовскую площадку (scamma), пожелал, чтобы вы накануне состязания (agonis) подвергли себя определенным ограничениям для укрепления. Ведь и борцы (athletae) для укрепления тела соблюдают строгий режим» (Tert. Ad Mart. III.4. Пер. Э. Г. Юнца).

Аналогичным образом в завершение своих гневных осуждений в XXIX главе трактата «О зрелищах» Тертуллиан использует образы спортивных состязаний, чтобы выразить уже истинно христианские смыслы. Оказывается, в рамках религии можно найти превосходящие римские собственно христианские зрелища (spectacula Christianorum): «Святые, вечные и бесплатные» (Tert. De Spect. XXIX.3). Гонкам колесниц противопоставляется стремление к спасению («ты должен мчаться <…>, отстаивая честь болеющей за тебя церкви»), кулачному бою и борьбе – победы христианских добродетелей над человеческими пороками («таковы наши состязания (agones)»), кровопролитию гладиаторских боев – пролитие крови Христом, поэтическим изощрениям античной литературы – простота христианской, всем зрелищам вместе взятым – грядущий триумф Второго пришествия.

Укорененные в новозаветной традиции спортивные образы и метафоры свободно проникают в язык североафриканского богослова. Это, конечно, риторические приемы, но за их использованием стоит отсутствие при заимствовании языка и образного ряда таких же жестких границ, какие оказались проведены данным автором между языческой и христианской повседневностью. Да и сами эти границы в реальности могли иметь лишь весьма условный характер, т. к. раннее христианство не существовало в каком-то автономном герметичном культурном пространстве. Нам кажется в полной мере справедливым утверждение Э. Ребилларда о том, что принадлежность к христианству не исчерпывала всего спектра идентичностей ранних христиан (Rebillard 2012: 33). Христианский мир тесно и во многих аспектах соприкасался, пересекался и местами даже совпадал с языческим миром, но это вовсе не означает, что самостоятельной христианской общности не существовало вовсе. Важно помнить, что социальных, религиозных, культурных и любых других общностей, принадлежность к которым мог ощущать любой конкретный человек, могло быть достаточно много.

Далее мы обратимся к анализу раннехристианского мученичества «Страсти святых Перпетуи и Фелицитаты», в котором также присутствуют яркие агональные образы. Поскольку данный источник значительно менее известен в отечественной историографии, следует остановиться на нем подробнее. Текст мученичества сохранился в латинской и греческой версиях, и в историографии существуют разные взгляды по вопросу о том, какая из них является первичной. Большинство исследователей в настоящее время сходится на том, что латинский текст является более ранним (ок. 206–209 гг.), а греческий вариант был создан на его основе несколькими десятилетиями позже[133]. Основная часть памятника представляет собой дневниковые записи самой Перпетуи, сделанные ею во время нахождения в тюрьме и переданные кому-то из единоверцев в момент перед казнью.