Связь иконографии апобатов с фиванским циклом была известна в ликийской среде, о чем свидетельствует изображение похода Семерых на фризе внешней южной стены героона в Трисе (Landskron 2015: 84, Taf. 39, 41, 44). Среди батальных сцен мы находим изображение воинов на квадриге, покидающих поле боя и изображенных в схеме апобатов. В данном случае агональный мотив спроецирован на другого героя – Адраста, который спасся от гибели благодаря божественному коню Арейону (Hyg. Fab. 69; Apollod. III.6.8). Амфиарай также изображен на фризе, но уже в буквальном соответствии с мифом: на колеснице, наполовину ушедшей под землю. Есть и другие примеры использования мотива апобатов на рельефах героона в Трисе (Landskron 2015: Taf. 69, 163.1). Особенно примечателен один из них: изображение квадриги с двумя гонщиками на южной внутренней стене. Колесница здесь появляется вне определенного нарративного контекста, однако непосредственно под ней представлен миф о Беллерофонте, преследующем Химеру. Химера в этот раз изображена бегущей перед Пегасом, вместе с тем она оказывается фактически под копытами квадриги «апобатов», изображенной регистром выше (Landskron 2015: Taf. 11). Визуальный эффект получается близким к тому, что мы имеем в саркофаге Мерехи, хотя два сюжета принадлежат разным фризам.
Безусловно, мы еще далеки от ясного понимания ликийского образного мира, нам сложно объяснить логику выбора и комбинации определенных изобразительных мотивов, – логику, которая лежит в основе программы даже одного конкретного памятника. Мотив состязания апобатов не является в данном случае исключением. Однако, опираясь на предшествующий опыт интерпретации, сформулируем некоторые предварительные выводы, от которых можно отталкиваться в дальнейших исследованиях.
Прежде всего, рельефы саркофага Мерехи не изображают конкретные мифы, известные в греческом и варварском мире. Напротив, привычные сюжетные связи оказываются нарушенными, изъятыми из контекста и скомбинированными в соответствии с новой логикой. Эти образы содержат отсылки разного уровня, в том числе к занятиям и ритуальным практикам ликийской элиты (война/охота), определяющим социальный статус хозяина гробницы. Колесница, задействованная в войнах и охотах, выступает как атрибут аристократической жизни, известный как в Греции, так и на Востоке. И, что особенно важно, в соединении с мотивом апобатии, колесница могла ассоциироваться с «гомеровским» прошлым, деяниями великих ликийских предков, таких как Главк и Сарпедон, воевавших под Троей. В этот же ряд становится победа легендарного предка ликийских царей – Беллерофонта – над Химерой.
Вместе с тем гонка апобатов могла быть метафорой перехода границы между жизнью и смертью, а также благополучного достижения бессмертия (миф о провалившемся в преисподнюю Амфиарае, ставшем бессмертным по воле Зевса, является «индикатором» этой идеи). На подземный мир, причем специфически ликийский, указывает и хтоническая Химера, победа над которой может также означать преодоление смерти. В декоре саркофага Мерехи пантера и Химера выступают в связке, замыкая собой две композиции и одновременно обрамляя с двух сторон фронтон главного торцевого фасада. Похожую комбинацию мы находим в декоре упомянутой «гробницы Беллерофонта» в Тлосе, где Химера изображена в момент гибели, пантера же предстает вне контекста и в более крупном масштабе. Возможно, эти животные выполняют дополнительную функцию образов-апотропеев, подобно львам в декоре саркофага Паявы. Эта особая свобода и креативность, способность трансформировать образы, переводя их из нарративной плоскости в символическую, представляет, как нам кажется, одну из наиболее своеобразных черт ликийского художественного мышления.