Олимпионик из Ольвии

— И в каком же виде агона он собирается её покорять? Хотя постой, не спеши с ответом. Какой же из меня ваятель, если я не определю, каким видом спорта занимается этот симпатичный юноша. Та-ак... — тянул Фидий, ощупывая взглядом фигуру Тимона. — Этот симпатичный юноша будет завтра бороться за оливковую ветвь в беге на один стадий. Верно?

— Ты, как всегда, прав, Фидий, — заулыбался Феокл. — Кто лучше тебя изучил человеческое тело?

— Профессия такая, — скромно произнёс Фидий.

— Дядюшка Фидий, можно тебя спросить? — выступил вперёд державшийся всё это время позади своего педотриба Тимон.

— Валяй!

— А вот этот... твой Эрот... что на барельефе... Кто это? Очень уж он похож на одного моего знакомого атлета...

— Ты имеешь в виду Пантарка?

— Да-а... — удивлённо протянул Тимон. — А ты откуда знаешь, что это Пантарк?

— Как же не знать? Ведь это мой племянник, — рассмеялся Фидий. — У него идеальное телосложение. Вот я и попросил его попозировать мне для Эрота.

— А как Игры? Придёшь смотреть? — спросил Фидия Феокл.

— А то как же! Неужели найдётся хоть один эллин, который не захотел бы увидеть такое зрелище? А тем более скульптор. Где ещё можно увидеть столько прекрасных обнажённых тел? И где ещё встретишь столько великих мужей Эллады?

— Тогда до встречи на стадиуме, Фидий!

— До встречи, Феокл! А ты, Тимон, чтобы завтра получил оливковую ветвь!

Когда Феокл и Тимон вышли из храма, Феокл положил руку на плечо Тимона и, проникновенно глядя ему в глаза, сказал:

— Ты запомни, сынок, эту встречу и этого человека. Твои внуки будут гордиться тем, что их дед собственными глазами видел великого Фидия — славу и гордость Эллады. Такие люди, как Фидий, рождаются раз в столетие. Исчезнут государства и их правители, исчезнут целые народы, а творения Фидия и память о нём будут живы вечно.

— Никогда бы не подумал, что он такой... — раздумчиво произнёс Тимон.

— Какой — «такой»? — спросил Феокл.

— Простой... что ли. Вроде как обыкновенный ремесленник.

— Все по-настоящему великие и талантливые люди простые. Почему? Потому что им некогда думать о своём величии. Их мысли заняты другим — как можно больше сделать и как можно лучше сделать. То есть их мысли заняты их работой и качеством этой работы. Будь это архитектор или скульптор, драматург или поэт, атлет или политик. Великих корчат из себя лишь лодыри и бездари. Запомни это, Тимон, и не подражай им.

* * *

Между тем народ в Олимпию прибывал и прибывал, с каждым часом становилось всё многолюднее.

Почти у каждого алтаря толпились люди. Кто-то приносил жертвы. А кто-то останавливался поглазеть на это действо. В воздухе стояли самые разнообразные запахи. Преобладал же едкий запах палёной шерсти и крови. Но на это никто не обращал внимания. Всем казалось, что другого запаха здесь и быть не должно.

То в одном месте, то в другом слышались голоса глашатаев, знакомивших публику с наиболее важными событиями в их полисах и городах. Один читал только что заключённый договор о военном союзе двух соседних полисов, другой рассказывал о решении народного собрания его города раздать наиболее неимущим горожанам по таланту ячменя, третий сообщал об окончании строительства в его городе театра. В одном месте поэт из Митилены громко и вдохновенно читал свои стихи, в другом — под аккомпанемент кифары воодушевлённо пел сказание о братьях Диоскурах[210] седой кифаред[211] из Милета. Тут же, неподалёку, показывали своё искусство танцоры из Лесбоса, а в другом уголке Альтиса удивлял публику фокусник из Коринфа.

Тимон ещё вчера обратил внимание на то, что в Олимпии он не увидел ни одной женщины. А сегодня окончательно убедился в том, что Феокл правду говорил о запрете присутствовать им на Играх.

— Дядюшка Феокл, почему всё-таки в Олимпии не видно женщин? Почему им запрещено смотреть Олимпийские игры? Да ещё под страхом смерти?

— Не знаю, — пожал плечами Феокл. — Может, потому, что атлеты выступают обнажёнными. Но вероятнее всего, потому, что в Элладе слишком уж пренебрежительно относятся к женщинам^ считая их существами низшего сорта. А впрочем... одна женщина всё-таки будет присутствовать на Олимпиаде. Это — жрица богини плодородия Деметры. Завтра увидишь её.

— А ей-то за что такая привилегия?

— Понятия не имею... — сказал Феокл. Подумав, добавил: — Женщины женщинами, а нам следовало бы сходить на рынок и купить что-нибудь из продуктов. Да и жертву тебе следовало бы уже принести какому-нибудь богу, — тоже надо что-то купить.

— А что, разве здесь есть рынок? — не поверил Тимон.

— Ещё какой!

Тимон и думать не думал, что вокруг Олимпии уже бурлит огромная ярмарка. Даже не ярмарка, а самое настоящее торжище, с каким не идёт ни в какое сравнение знаменитый базар на Афинской агоре. Как только Феокл и Тимон вышли за ограду Олимпии, как тотчас же очутились в шумной базарной толчее.

Оказалось, что вдоль всех дорог, ведущих в Олимпию, стоят десятки, если не сотни, будок, палаток, лотков. Не меньше их было и вдоль ограды, окружающей священную рощу.

— И когда они только успели всё это понаставить? — не мог прийти в себя от удивления Тимон.