Олимпионик из Ольвии

Солнце только думало, всходить ему или ещё чуток понежиться в своей постели, а Тимон и Феокл с мокрыми после купания в Алфее головами уже спешили к стадиуму. Впрочем, Тимону казалось, что они зря спешат, что ещё слишком рано, и как бы не пришлось потом томиться на стадиуме от безделья. Но оказалось, что пришли они в самый раз. К немалому удивлению Тимона, все склоны стадиума были уже заняты зрителями, и редкие опоздавшие с трудом находили себе свободные места.

К тому же один из элланодиков уже начал собирать юных участников состязаний и их педотрибов, чтобы отвести всех в раздевалку. Всего участников этого вида состязаний набралось двадцать человек.

В раздевалке — деревянном бараке, стоявшем в небольшой рощице между стадиумом и ипподромом, — бегуны и их педотрибы сняли с себя все, какие были на них одёжки вплоть до набедренных повязок, после чего участники забега по-быстрому натёрлись оливковым маслом. Один Тимон не стал натираться. Но никто уже не обращал на это внимания — все давно к этому привыкли.

Тем временем на стадиуме появились одетые в пурпурные хламиды три пожилых элланодика. Они торжественно прошествовали через весь стадиум в его конец, где за финишным столбом был сооружён для них невысокий деревянный помост. Элланодики уселись на стоявшие там инкрустированные серебром и черепашьими пластинами дроносы. Сзади них на кресла поскромнее уселись жрецы Элиды и Олимпии, почётные гости, руководители атлетических делегаций различных полисов. Несколько в сторонке важно воссела на свой трон одетая в чёрный гиматион пожилая жрица Деметры. На её сухощавом аскетическом лице застыло непроницаемое выражение. Когда все уселись, старший элланодик поднял кверху руку. Тотчас из-за помоста выступили два служителя. Один из них держал в руках сальпинг — бронзовую трубу. Он поднёс её к губам, и над стадиумом зазвучал высокий и резкий призывный сигнал, заставивший всех затихнуть и замереть. Затем глашатай мощным голосом, который, вероятно, был слышен во всех уголках Альтиса, прокричал:

— На стадиум вызываются юные участники состязаний в дромосе!

И тотчас, словно по мановению руки, перед зрителями появилась колонна совершенно голых людей. Одетым был лишь один из них — возглавлявший колонну элланодик. За бегунами следовали их педотрибы. И тоже обнажённые. Их один из служителей сразу же препроводил в нечто, похожее на большую клетку для зверей, откуда они могли наблюдать за ходом состязаний, но не вмешиваться в него. Там им предстояло находиться до конца соревнований в дромосе.

Надо заметить, что появление на стадиуме голых атлетов и педотрибов никого не удивило и, тем более, не смутило. Оно было воспринято зрителями как самое обыденное явление. Лишь несколько новичков насмешливо хихикнули.

Колонна остановилась на противоположном от элланодиков конце стадиума — подле стартовой площадки. Возглавлявшему колонну атлетов элланодику один из служителей подал большую белую доску с начертанными на ней именами участников предстоящего состязания. Элланодик тут же стал вызывать атлетов:

— Автей, сын Каллиада из Крита!

Из выстроившихся в два ряда юных атлетов выступил вперёд худощавый круглоголовый паренёк, на лице которого промелькнула тревожная тень. Вызвана она была обращением глашатая к зрителям:

— Почтенные гости Олимпии, у кого есть возражения против участия в священных Играх атлета Автея, сыны Каллиадаса из Крита? Достоин ли он такой чести?

По стадиуму пронёсся лёгкий говорок и шёпот. Но возражавшего не нашлось, и Автей заметно повеселел, а находившиеся на стадиуме критяне радостно приветствовали земляка.

Элланодик вызвал одиннадцать человек, и ни один из них не был отвергнут зрителями. Когда очередь дошла до Тимона — в списке он стоял двенадцатым, — и элланодик вызвал его из строя, а глашатай спросил зрителей, не возражает ли кто из них против его участия в Играх, с южного склона стадиума неожиданно послышался высокий скрипучий голос:

— У меня есть возражение!

Стадиум замер от неожиданности.

— Возражающий, встань и назовись! — потребовал глашатай.

Поднялся Эвклес.

— Я — Эвклес, сын Кефала, купец из Ольвии! — представился он.

— Какие у тебя, Эвклес, сын Кефала, имеются возражения против участия Тимона, сына Фокрита в Играх? — спросил, встав со своего места, старший элланодик.

— Этот Тимон — раб! — выкрикнул Эвклес. — А рабам, насколько я знаю, не место в Олимпии! Допуская его к Играм, вы нарушаете закон!

— Уважаемый, Эвклес, сын Кефала, хоть ты и купец, но не тебе учить нас законам, касающимся Олимпийских игр! — в голосе старшего элланодика слышалось заметное раздражение. — А ответ наш тебе таков: мы тщательно изучили представленные педотрибом этого юноши документы и вынуждены отвергнуть твои возражения. Тимон — сын гражданина Ольвии купца Фокрита и сам является полноправным гражданином Ольвии. И потому имеет все права на участие в Играх. И нас удивляет твоё стремление навредить своему земляку. Садись, Эвклес, сын Кефала!