Оливер Лавинг

И вскоре она убедилась, что ироничное снобство города Марфа в штате Техас лишь возросло за те годы, что она тут не бывала. Старые заброшенные складские помещения и автозаправки для трейлеров переделали в новомодные лофты: сплошной бетон и стекло, в полупустых внутренностях виднеется несколько абстрактных геометрических этюдов. Время было обеденное, и возле старого вокзала какая-то хипстерская спецстоловая в побитом фургончике обслуживала бородатое, татуированное, утыканное гаджетами население. Перед викторианским зданием суда – известняковым сооружением с множеством башенок, словно взятым из книжки о стародавнем Техасе, – расположилась выставка скульптур, где центральное место занимала огромная чугунная вагина, выполненная в грубоватом стиле Огюста Родена. Из складок этого чудовища высунулся мужчина в вязаной шапочке и модных женских библиотекарских очках, маша девушке с камерой в руках. Мужчина орал так истошно, словно случилось нечто страшное. «Мальчик родился!»

Так вот, значит, где решил поселиться ее муж. «На ужин» Ева всегда привозила Джеда в «Звезду пустыни», и теперь она со страхом ожидала увидеть, как он живет, – одичавшее создание, плещущееся в грязи собственной разрушенной жизни.

«Навидадский дикарь» – одна из любимейших историй ее покойной свекрови. Нуну часто рассказывала эту незамысловатую легенду о монстре, который якобы родился в тине реки Навидад. Великан из грязи, техасский голем, который, как утверждала Нуну, преследовал первых поселенцев Западного Техаса, совершая по ночам разбойничьи набеги, убивая скот и детей, похищая и насилуя женщин, поджигая усадьбы. Еву все эти бородатые предания никогда не интересовали так, как ее мальчиков, и она, вероятно, даже не запомнила бы эту историю, если бы Нуну не упомянула о еще одном имени дикаря, которым его прозвали техасские рабы.

«Они называли его „То-что-приходит“», – произнесла Нуну умело-зловещим голосом, словно рассказывала страшилку у костра, и эта фраза застряла у Евы в памяти.

В Евиной жизни до это имя она дала глиняному монстру, который часто приходил за Джедом и утаскивал его в сырую черноту, откуда Джед потом пытался выкарабкаться неделями. Ева называла это «То-что-приходит» – так же, как Джед называл это искусством, так же, как психотерапевт назвал бы это клинической депрессией. Разумеется, То-что-приходит было созданием, которое Ева хорошо знала еще со времен своего детства, проведенного на заднем сиденье автомобиля Морти Франкла.

Действительно, имея за плечами такое прошлое, Ева должна была задуматься, не этот ли самый монстр привел ее к Джеду. Даже в их первые лихорадочные недели, в той квартирке над банком, которую она снимала в Маратоне, Ева могла разглядеть в своем новом парне что-то неуловимое, что-то отстраненное, что-то бесконечно печальное; даже в те лучшие их недели Джед мог молчать часами, в то время как его глаза метались из стороны в сторону, словно созерцая долгую душераздирающую битву, происходящую в его мозгу. После множества подобных угрюмых вечеров в компании отца это безмолвие казалось Еве знакомым, почти родным. И с Джедом их объединяло далеко не только это. Грубый и жестокий отец Джеда, как и Евин, умер очень рано; бабушки и дедушки Джеда, как и ее собственные, были мертвы или находились далеко; как и Ева, Джед не особенно любил говорить о прошлом.

«Все девушки, с которыми я старался построить отношения, – они все как будто меня не видели по-настоящему», – говорил Джед. «О, я вижу тебя», – отвечала Ева, запуская язык ему в рот. Значит, ей все-таки не придется бродить по миру в одиночестве.

Еве не приходило в голову, – по крайней мере, довольно долго не приходило, – что печаль Джеда могла оказаться не тем сортом печали, который ей был знаком. Она была достаточно молода и благодарна судьбе, чтобы не задумываться о том, что его отношения с властной матерью, облаченной в тюль дамой, называвшей себя Нуну, могли быть частью проблемы. Ведь Еве было всего двадцать.

Но после трех лет в американской глубинке Ева начала пускать корни в жесткую почву. Она забеременела, и хотя ее беспокоило, что с появлением ребенка назойливая опека свекрови станет вдвое сильнее (например, Ева уже согласилась, что, если родится мальчик, его назовут в честь знаменитого скотовода Оливера Лавинга, который, по уверениям Нуну, приходился Евиному мужу какой-то дальней родней), когда Нуну в первый раз взглянула на своего внука, Ева поняла, что центр власти сместился, – корона перешла к ней.

– Познакомьтесь с Оливером Лавингом. – Ева приподняла младенца, которого держала у груди.

– Слава Господу, – сказала Нуну. – Король родился!